Лариса Исарова - Крепостная идиллия. Любовь Антихриста

Обладая великим имением, не ослепляйся, повторяю тебе, богатством и великолепием во избежание всяких излишеств и порочных удовольствий, но собираемыми с него многочисленными доходами управляй и распоряжайся так, чтобы одна часть удовлетворяла твоим нуждам, а другая посвящаема была в жертву общей пользы, благу других, во благо и утешение себе…

Старайся быть в числе избранных сынов отечества, которых достойные подвиги, военные или гражданские, знаменитые деяния общественные или частные, свойства великодушные, добродетельнейшие и любезные остаются в незабвенной памяти современников и их потомков. И ежели тебе по каким-либо обстоятельствам невозможно будет отличать себя в звании своем и общественных должностях ревностнейшими услугами, то старайся в частной жизни своей отличиться великодушными своими деяниями, имеющими по свойству своему равный вес с отменными деяниями по званию и должности…

Но иногда человек, при всех своих добрых расположениях и деяниях, бывает несчастлив: злополучие в жизни постигает равно добродетельных, так и порочных. Не благие ли были мои намерения в совершении супружеского союза нашего с матерью твоею? Я основывал оный на законе Божественном и чистой совести. Целью его было наше благоденствие, долженствующее произойти от взаимной любви и согласия сердец наших, от совокупного желания жить не для себя токмо, но и для других. От сладостной надежды иметь плод любви нашей и родительскими попечениями воспитать его в добродетели.

Начало сего союза произвело счастливые последствия. Легкая беременность твоей матери возвещала благополучное разрешение, она произвела тебя на свет безболезненно, и я восхищался, видя, что здоровье ее нимало не изменилось рождением тебя на свет.

Но узнай, любезный сын, что едва почувствовал я сие восхищение, едва нежный цвет младенчества твоего покрыл я первыми отеческими лобзаниями, как жестокая болезнь твоей матери и приключившаяся, наконец, кончина ея превратили сладостные ощущения сердца моего в ядовитую горесть… Стон и рыдания мои о сей бесценной невозвратимой утрате едва не вовлекли меня в гроб. Милый образ ее никогда не выходил из памяти моей, и душа моя желала всегда соединиться опять с ее душой…

О кончине моей, если оная тебя встревожит, не предавайся безмерной печали. Полезнее и отраднее душе моей будет, если вместо бесплодного сетования ежедневным поминовением о мне и супруге моей в храмах Божьих всякими угодными Господу деяниями станешь молить Его о помиловании меня и матери твоей во всех наших прегрешениях и успокоении душ наших во дворе святом Его. Помни, что житие человеческое кратко, что весь блеск мира сего неминуемо исчезнет и все живущие в нем переселятся в вечность, не взяв с собой ничего, кроме добрых дел своих…

Господь да укрепит тебя в день печали, да сохранит тебя во всех путях твоих и ущедрит благостью Своею!

Да освятит вхождение твое в мир и исхождение! Отходя в вечность, целую тебя последним целованием…»

Первое завещание писалось 15 июля 1804 года. В нем Елене Казаковой отписывалось сто тысяч рублей как няне наследника графа. 26 декабря 1808 года Шереметев сделал дополнение, оговаривающее права общих с Еленой детей: «Сверх того назначаю находившимся в доме под моим призрением и попечением во младенческих летах воспитанникам моим весьма близким сердцу моему Николаю и Сергею Истровым, коим испросил я дипломы на баронское достоинство немецкой империи и Всемилостейшего Его Императорского Величества благоволения о вступлении им в Российскую службу, доставить по кончине моей каждому из них по двести пятьдесят тысяч, не прежде отдать, как по пришествии их в двадцатилетний возраст и по вступлении в Российскую по званию и способностям их службу, а до того времени указанные проценты с капитала обращать на воспитание и содержание их».

Слугам и друзьям граф Николай Петрович завещал раздать около полутора миллиона рублей. Однако забыл подписать обещанные вольные. Это совершили его душеприказчики по устному пересказу Татьяны Шлыковой последней воли графа.

Сын Параши Жемчуговой и графа Николая Шереметева, Дмитрий, страдал, по воспоминаниям современников, «маниакальной благотворительностью». Он почти не бывал в «приличном обществе», особенно же избегал светские салоны и, как записала в своем дневнике его родственница Варвара Шереметева, «позволял водить себя людям, которые делали из него, что хотят». Немало смущала Дмитрия собственная внешность: небольшой рост, смуглый оттенок кожи, неуклюжие манеры и жесты, наследственная легкая косина (она заметна на всех портретах прадеда, деда и отца). Свободно граф Дмитрий чувствовал себя лишь с офицерами кавалергардского полка, куда вступил по семейной традиции. Тяготясь одиночеством в огромном дворце, он приглашал к себе всех нуждавшихся в помощи. Так, довольно долго у него жил Орест Кипренский.