Лариса Исарова - Крепостная идиллия. Любовь Антихриста

Уроки маэстро Барберини расправили ее голос. В нем зазвучало истинное бельканто. Зрители иногда крестились, когда в одной партии она позволяла себе низкие бархатные лиловато-черные звуки меццо-сопрано, а потом голос поднимался до звенящей сияющей колоратуры, точно рассыпались по сцене серебряные монетки.

Вершиной ее исполнения стала партия Нины. Граф давно желал услышать в этой роли Парашу, но все не отваживался подступиться к сложной, причудливой опере Паизиелло. И, только увидев, как скучающе шевельнулись брови Параши, когда она слушала великосветских дилетанток, он решился на эту постановку.

Вместе с Парашей он переписывал роль, стараясь исправить корявый перевод Вроблевского. Книжные обороты речи переделывались на разговорный, московский язык, с откровенным «аканьем», сочными согласными и мягкими окончаниями слов.

Жемчугова волшебно менялась на сцене, играя по нескольку ролей в одном спектакле, но такой сложной партии у нее не было. И Мария Синявская просиживала с ней часами, помогая искать самые точные и верные интонации, непринужденные естественные движения, чтобы передать страдания женщины, не мыслящей жизни без настоящей любви.

Узнав о гибели возлюбленного, Нина-Параша сходила с ума и, неуверенно ступая, шла по сцене, ничего не видя вокруг, кроме цветов в своих руках. Нина не верила, что он умер, что она осталась одна в холодном, бессмысленном и пустом мире. Ее глаза блестели, обжигая, брови страдальчески сдвигались. Шепот ее был слышен в каждом уголке зала, точно звучал не голос, а само дыхание:

— Он придет к вечеру… Он так обещал мне… Где может ему быть лучше, как не с той, которую он так любит и которой так нежно любим…

Отточенность каждого звука, подлинное страдание, не только в голосе, но и в лице, фигуре, слезы в блестящих глазах производили завораживающее впечатление. Обнажалось сердце, раненое, трепещущее. И граф Николай Петрович был уверен, что в эти минуты все мужчины в зале ему отчаянно завидуют. При всех сплетнях никто не смел сказать, что он приневолил свою Жемчугову, что она для него покорная рабыня из гарема, а не женщина, которую он любит…

Самой сильной была сцена, когда Параша сидела на скамье, смотря в бесконечность, перебирала цветы, ничего не видя, и медленно, бессвязно, дрожащим рвущимся голосом исполняла арию безумной Нины, в которой угасала жизнь:

Плакали почти все, не замечая слез, не стыдясь их. Даже сестра графа, княгиня Разумовская, подозревавшая актерку в корыстолюбии, бесовском влиянии и развратных действиях. Она забыла о «подлой девке» и вместе с ней оплакивала пустую холодную жизнь, неудачных детей, легкомысленного мужа — так и не встретила она любовь и уже никогда не узнает, каким огнем та выжигает душу. Хоть и не обладала эта актерка истинной красотой, но в плен брала. Было в ней что-то сильнее красоты, и в эти минуты княгиня Разумовская прощала брата.

Шли годы. Шереметеву и Параше было хорошо вместе, и каждое утро на коленях перед иконой она благодарила Богородицу за подаренное счастье и молила сохранить его подольше.

Театр в Останкине строился быстро, хотя граф Николай бесконечно менял планы. Ему хотелось создать нечто подобное Версалю.

Иногда он думал, что мало у кого такая насыщенная жизнь и в хорошем и в дурном, как у него. Если исчислять время событиями, то он прожил все пятьсот лет. Ни одного дня он не скучал, однако теперь, глядя на молодых людей, испытывал что-то вроде смутных сожалений по своему прошлому. Отношения с Парашей привели к тому, что он почти отказался от прежних забав.

Однажды пришла к нему дряхлая просительница из старых приживалок графа Петра Борисовича, населявших Кусково. Параша сидела в гостиной и вышивала. Даже этими работами она его изумляла — под ее руками холст точно пел красками. Приживалка просила увеличить ей пенсион. Маленькая, сморщенная, она держалась достойно, даже французские слова употребляла к месту, хотя коверкала беспощадно. Граф помнил, что когда-то она хвастала табакеркой, полученной еще девочкой из рук самого фельдмаршала Шереметева. Дед якобы тогда предсказал ей, что вырастет она красавицей. Николай Петрович уже забыл, в каком они состоят с приживалкой родстве, даже имя ускользало. Страшно было взглянуть, во что преобразилась красота. Но его изумило, что она не унижалась перед благодетелем. Он начал вспоминать какие-то стертые слухи, что в юности его благоразумный отец отказался от «невыгодной» любви. Та женщина была бедна, состояние ее растаяло в руках опекунов. Но всю жизнь старый граф содержал несостоявшуюся супругу среди кусковских приживалок.