Марианна Гончарова - Чёрная кошка в оранжевых листьях

Продувная, хваткая тетя Катя. Юркая она. Гость на порог, даже нежданный какой-нибудь, хуже татарина , тетя Катя — хвать за топор. И побежа-ала. В мятом халате! Халат такой ситцевый у нее знаменитый, сохраняет ее форму тела, когда она его снимает… Редко снимает, наверное… И бежит тетя Катя с топором! Курицу догонять. А куры у нее привыкшие, натренированные. Так окрепли за лето… Шеи вытягивают, чтоб далеко видеть, ноги у них длинные, узловатые, они их в беге высоко выбрасывают, несутся, пылят, как стадо рапторов. Видели, как рапторы, динозавры, бегают? Нет? Ну а страусы? Во! Примерно так, но быстрей.

Мы всегда за тети-Катиных кур болеем. Они сейчас даже не дожидаются тетю Катю с топором на пороге. Как гостя увидели во дворе, так и помчались по дороге со двора. Гребут с громким топотом, голгочут, друг дружку предупреждают: « Хужетатарина! Хужетатарина пришел!» И все на нашей улице знают: как ломанулась толпа кур по дороге, так к ночи жди песен с тети-Катиного двора. Такая примета. К ночи куры только могут вернуться назад. Тетя Катя тогда уже добрая, уже выпила с гостем и поет про хуторянку, девушку-смуглянку или про погоду в доме…

Она вошла в вагон и сразу очень уютно поселилась, такая очаровательная дама средних лет, фальшивая блондинка с высокой уложенной прической и строгим учительским лицом. Сначала она, как это и бывает в поездах, присматривалась ко мне, покашливала, раскладывала какие-то буклеты, как бы невзначай поворачивая их ко мне так, чтобы я могла прочесть, что написано на обложке. Наконец, когда проводница принесла чай, дама решила, что самое время открыть карты. Ее звали Августина Олеговна.

— Вы куда едете?

— В коман… — рассеяно ответила я.

— В командировку. Я ви-и-ижу, — странно и прозрачно глядя сквозь меня, подхватила Августина Олеговна.

— А как вас зовут?

— Мариан…

— Марианна. Да-да, я ви-и-ижу.

Лицо ее и вся фигура выражали: «Спроси меня, спроси, куда еду я. Ну?! Ну?! Спроси же немедленно!!!».

— А…?

— А я! — подхватила мой вопрос Августина Олеговна. — Еду! На форум! Форум расширения сознания.

В голосе ее сквозило превосходство и плохо скрываемая радость. Я с такими общалась, поэтому тут же заглотнула собственный язык — вот здесь, предупреждаю вас, надо быть очень осторожной, вот не надо ничего спрашивать — предупреждаю, не надо! — а зачем вам расширять сознание там, а что на форуме будет или а что потом… Нет-нет! Ни в коем случае. Надо тут же вставать, бежать мыть руки, потом к проводнику — и меняться на другое купе. А еще лучше — на другой вагон! Немедленно.

Я этого не сделала. В купе было на удивление чисто, светло и тепло. Я расслабилась и спросила: «А…?» И все! С этой секунды я провалилась куда-то в тягучее, нудное, пресное и серое, как кисель в пионерском лагере… Иногда я выныривала оттуда и пыталась что-то спросить или сказать: «А…?» Она движением руки останавливала меня: «Можете не говорить, я и так ви-и-ижу».

Наконец я взмолилась:

— Я спать хочу. У меня голова болит.

— Да-да, — в последний раз подтвердила волшебница, — я вижу, я все ви-и-ижу. Ложитесь, — разрешила она.

Словом, это была ужасная поездка. Августина Олеговна все во мне ви-и-идела — мои скрытые пока еще болезни, мое прошлое и мое будущее, загадочно хихикая, она на что-то такое намекала и таинственно умалчивала.

Прошло какое-то время, может, месяц или два. И вдруг я встретила Августину на нашей улице.

— А…!

— Не спрашиваю тебя ни о чем, — тут же застрекотала Августина, — все ви-и-ижу и знаю! Все ви-и-ижу — и твои успехи, и твои огорчения.

Она была, как всегда, полна энергии, весела и очень привлекательна. Правда, левая рука, зафиксированная шелковым платком, была в гипсе.

— А…?

— Ви-и-ижу, хочешь спросить, что с рукой? Перелом, — ответила Августина, вдруг поменяв свой величественный тон на бытовую кухонную скороговорку: — Слушай, тут такое было! Вечером, значит, шла с приема, жрать хотела, умирала просто, прям бежала бегом, а фонари-то в городе и не горят! Экономят, сволочи! Шла, шла и камешек не разглядела под ногами. Ка-ак споткнусь, нога за ногу зацепилась! Не видно же ни черта! Совсем одурели! Двадцать первый век — на улице темно! Вот я и упала.

— Не уви-и-идели , значит? — вкрадчиво спросила я.

Лицо Августины вдруг окаменело, она отряхнулась и, обиженно поправив прическу здоровой рукой, ушла не попрощавшись…

А вчера из нашего дачного городка уезжал чешский луна-парк.