Луи Арагон - Орельен. Том 2

— Нет… вовсе не из-за той девушки… если бы только нас разделяла одна эта ночь…

— О, значит, вы меня все еще любите? Вы меня простили?

Береника отрицательно покачала головой. Теперь уж и его охватил страх.

— Но в чем же тогда дело? Что иное могло нас разлучить? Я просто теряюсь в догадках…

— Вовсе не та ночь, — произнесла Береника, — а жизнь… Все дни и все ночи, истекшие после Нового года… Мои дни, мои собственные ночи…

— Что это значит? Вы говорите бессмыслицу, Береника!

— Мои дни, мои собственные ночи… Да, я вас простила, простила вашу слабость, ваше предательство… Но я… но, если бы вы даже простили мне, это ровно ничего для меня не изменило бы…

Орельен хотел взять ее за руку, привлечь к себе, он смутно чувствовал, что в недоговоренных уклончивых фразах было нечто большее, чем обычный коварный маневр, к какому так охотно прибегают женщины, нечто большее, чем петляние, подсказанное первобытным страхом. Но в эту минуту их оглушил шум, обдало облаком пыли.

— Осторожнее! — крикнула Береника.

Орельен отскочил. Мимо них пронесся мотоцикл, управляемый молодым человеком в каскетке, — в стиле английских иллюстраций, — он весело помахал Беренике рукой и что-то крикнул. Береника принужденно улыбнулась, но лицо ее выразило досаду.

— Это ваш знакомый? — спросил Лертилуа.

— Да… ужасно неприятно… бог знает, что он может подумать… мы здесь одни… стоим и спорим.

Орельен опешил. Из слов Береники явствовало, что здесь, в Живерни, у нее была своя, особая жизнь, были люди, с которыми она встречалась, чем-то связана… Он не представлял себе ее жизни, он воображал, что она живет одна здесь, где им привелось встретиться… Он не мог знать, что этот мотоциклист был просто Вангу… и этот мотоциклист поднял целый вихрь недоуменных вопросов…

— Вы сами видите, что разговор между нами невозможен, — сказала Береника.

Новая хитрость. Она сумеет унести с собой свою тайну. Далеко до нее было Орельену. Но когда первое смятение прошло, он вдруг вспомнил ее слова, сказанные еще до появления мотоциклиста:

— Как это вы сказали… что для вас ничего не изменилось бы… а что должно измениться для вас?

Береника растерянно моргнула:

— Я не помню, что говорила.

Загнанная в ловушку, сдав позиции, она пыталась теперь хотя бы выиграть время. Она действовала без плана. Не знала, что хотела сказать. Не знала, хотела ли солгать. Теперь преимущество явно перешло к нему.

— Где вы живете? Быстрее идите домой и собирайте вещи. Я увезу вас туда, где вас никто не знает, где вам не помешают никакие мотоциклисты… Туда, где вы сможете свободно сделать выбор… там мы вместе решим, как нам устроить жизнь…

— Нет, никуда вы меня не увезете.

Эти слова Береника произнесла таким твердым тоном, что Орельен совсем растерялся.

— Почему? — пробормотал он. — А кто мне может помешать? Кто?

Береника заколебалась. Она чуть было не сказала: «Мой любовник». Но эта вызывающая фраза не сорвалась с ее губ. И, кроме того, ей было стыдно. Однако в чем ее преступление? Ну хорошо, у нее есть любовник, что же из того? И она ответила только:

— Я сама.

После этих слов воцарилось молчание. Над их головой назойливо жужжали мухи. За деревьями послышался пронзительный вопль баржи. Оба одновременно подумали о Сене. Об этой роковой Сене, идущей через всю историю их любви.

— Лжете, — сказал Орельен, — вы мне лжете… Почему вы мне лжете, Береника?

Она затрепетала всем телом. Она жила во власти неотступного образа реки, утопленников. Каждый день Поль осведомлялся у четы Вангу: «Как вода, еще не нагрелась, рано еще купаться?» — и это ее почему-то раздражало. Перед глазами Береники проплыли круги, расходящиеся вокруг тела пловца. Она закрыла глаза и сказала:

— Орельен, я здесь не одна…

Сначала он просто ее не понял. Ну и что из этого? Береника медленно покачала головой. Она почти все время качала головой. Как? Люсьен? Не Люсьен? Молчание длилось, оно было неподатливо, как туго рвущаяся материя. Лертилуа уныло смотрел на булыжники дороги. Он отказывался понять до конца то, что она ему только что сказала. Слова ее упорно держались в тяжелом весеннем воздухе, как упорно нарастает боль в виске. Небо потеряло свой лазурный оттенок, его окутала желтоватая дымка, и трудно было даже сказать, когда оно утратило свою синеву. Солнце клонилось в ту сторону, куда уходила Сена… Сквозь деревья, расступившиеся у бухты, виднелись поля, пригорки, далекие рощицы. Орельен хотел было спросить: «Кто он?» Но эти слова застряли у него в горле. Он еще не совсем верил в существование этого «кого-то», в свою непоправимую беду и поэтому не особенно старался представить себе эту беду в облике мужчины. И он спросил другое: