Луи Арагон - Орельен. Том 2

— Береника!

Она затрепетала всем телом. Кто окликнул ее? Оттуда, из сада. Нет, этого просто не может быть. Он стоял там за решеткой, без шляпы, улыбался, глядя на нее влажными от слез глазами. Высокий мужчина, неторопливый и нерешительный… Орельен… Береника провела рукой по лбу.

— Береника!

Он снова окликнул ее. Значит, это не греза. Орельен был там, в саду Клода Моне, и он глядел на нее, и в глазах его стояли слезы. Цветы были голубые, почти голубые. Солнце играло на его смуглой коже. Береника почувствовала бешеное биение сердца. Она испугалась. Надо бежать. Но руки, ухватившиеся за решетку, не желали разжиматься. Вдруг она заметила, что он направился к калитке.

Тогда она бросилась бежать по тропинке.

Он бежал за ней. То ли сердце ее билось слишком сильно, то ли она поняла тщетность своего бегства, или вдруг осознала всю нелепость, безумие своего поведения? Так или иначе, она остановилась и стала ждать, еле переводя дух, прислонясь спиной к земляному откосу, идущему вдоль тропинки.

Орельен приближался к ней, он видел, как судорожно подымается ее грудь, видел мелкие капельки пота, проступившие на висках, ее испуганно поднятое лицо, закинутую назад голову и белокурые волосы, сбившиеся в бегстве на сторону! Видел, как медленно подымаются и опускаются ее веки, видел синие круги под глазами, придающие взгляду еще более тревожное выражение, и это дрожание полуоткрытых губ, обнаживших стиснутые, очень белые, мелкие кошачьи зубы… Он остановился. Он стоял рядом с ней, был на целую голову выше ее. Никогда еще он не видел ее такой — в простом летнем наряде: в простенькой бежевой юбочке и желтом джемпере. Каждый слышал тяжелое дыхание другого. И оба молчали.

Первой заговорила она, бессознательно повинуясь женскому инстинкту самозащиты:

— Ах, вот как, значит вы меня преследуете, шпионите за мной…

— Клянусь, — запротестовал было он.

Но Береника не дала ему договорить:

— Не смейте клясться…

— Но, Береника, ведь это чистая случайность.

— Случайность! Смешно даже слушать…

Береника первая овладела собой, теперь она вела игру. Она спутала все карты. Если бы она сделала еще шага три, он схватил бы ее в свои объятия. Он пустился в бессвязные объяснения.

— Это невероятно… вы правы… немыслимо, но это случайность… счастливейшая случайность… я ничего не знал, представления не имел… Я просто привез на своей машине к Клоду Моне дядю Блеза и Розу. Роза давно хотела его посетить… увидеть… Дядя ей обещал много раз. А Роза столько слышала о Клоде Моне от Шарлотты Лизэс… Роза говорит, что Шарлотта — самая великая актриса нашего времени… Сейчас они там, в доме. Я не хотел навязываться… Моя роль самая скромная — я их только привез сюда на машине. И бродил по саду, когда вдруг…

В конце концов какой смысл ему лгать? Но самое главное было не потерять своего превосходства над ним. Поэтому она прервала его бессвязное повествование.

— Допустим, что это правда… но откуда вдруг такая интимная дружба с мадам Мельроз? Насколько я вас поняла, речь шла именно о ней? — Береника тут же прикусила язык. Последняя фраза могла прозвучать ревнивым упреком. — Какая, впрочем, разница! — добавила она. — Мадам Мельроз или Симона!

Но и эта уловка оказалась не особенно удачной. Даже Орельен почувствовал это.

— Береника… Береника… — произнес он. — Почему вы от меня убегаете? Вы ведь еще любите меня.

Она подняла на Орельена глаза. И на лице ее был написан такой неподдельный страх, что Орельен, не поняв его причины, поспешил ее успокоить:

— Я вас не трону, Береника… Скажите только, что вы меня еще любите…

Не его она боялась, а себя самое. Она была как затравленное животное. Словно в силках, билась она в хитросплетениях собственных уловок. Слишком хорошо знала, что любит его. Сейчас эта любовь господствовала надо всем, была единственной опасностью на свете… тот, кого любишь, это противник, грозная сила, мужчина. Береника уже не владела собой, она была лишь женщиной, лишь воплощением инстинктивной женской уклончивости…

— Зачем вы сюда явились? Разве я вас звала? Значит, вы не хотите оставить меня в покое?

— Клянусь вам, Береника!..

— Только клясться и умеете… Неужели вы не видите, неужели не понимаете, что произошло: все изменилось, все порвалось.

— Это невозможно… Можно ли быть такой нечеловечески жестокой? Как вы можете меня терзать из-за одного вечера, из-за одной ночи, одной злосчастной ночи, встречи с девушкой, за то, что я, я был пьян, наконец, и несчастен?