Луи Арагон - Орельен. Том 2

Орельен даже рассердился на себя за этот почти неестественный интерес к живописи Замора. «Прежде всего, — проворчал он, — он просто плохой рисовальщик…» Он буквально заплутался среди нагромождения линий, и сходство окончательно исчезло. Но вдруг оно появилось вновь, портрет ожил, как принято говорить в таких случаях. В первый раз Орельен прочел в широко раскрытых глазах выражение неприкрытого отчаяния. Что это значит, почему? Неужели это просто выдумка Замора, его склонность драматизировать натуру — или такова правда? Значит, художник подметил в глазах Береники то, чего сам Орельен не видел ни разу? В соседней комнате раздался смех. Какие-то молодые люди, ученики Школы живописи и ваяния, явились сюда, выпив для храбрости по кружке пива. Орельен отошел от портрета Береники и стал для вида усердно рассматривать соседнюю картину. Ведь и впрямь на вернисаже он ничего не успел разглядеть. Его не очень интересовало творчество Замора, да еще тогда, в такой толпе…

Как магнит притягивало его издали изображение Береники. Он вновь утратил понимание этих с трудом собранных воедино черт. И приблизился, чтобы в двойственности этого портрета, глядя на него под углом, уловить то, что было достоянием лица с открытыми глазами — и того, другого… Несложный секрет, вроде детской игры: требуется загнать стальные шарики в маленькие лунки, сделанные в известных местах рисунка, заключенного под стекло; сначала задача кажется непосильно трудной, но при известной сноровке…

— Посмотри на эту косоглазую! — произнес за спиной Орельена звонкий мальчишеский голос. Он обернулся и увидел юношу в сером галстуке в тоненькую синюю полоску, с реденькой, как у папского певчего, бороденкой; под мышкой у него была зеленая папка, а между большим и указательным пальцами он зажал трубку: очевидно привык позировать, не может быть, чтобы такой щенок курил всерьез. Перед портретом Береники стояло четверо таких молокососов, и один из них, указывая на холст, начал басом, но тут же перешел на дискант («еще голос не установился, ломается, как полоски на галстуке, а туда же, критиковать лезет»):

— Думает болван, что пишет, как Энгр, а сам — дерьмо не лучше Люка Оливье Мерсона!

Орельен пожал плечами. С каким бы удовольствием он отодрал за уши этих гадких мальчишек! Он обдернул пальто, поправил воротник, крепче прижал зонтик локтем и вышел из комнаты. В большом зале он постоял с минуту в нерешительности, потом направился к гладко причесанной даме, одетой в стиле Берна Джонса: ни брюнетка, ни блондинка, ни старая, ни молодая, с вздернутым носом — единственная характерная черта на этой довольно бесцветной физиономии; дама оторвалась от книги записей и, подняв к посетителю свое слегка пожелтевшее лицо, поджала губы.

— Простите, сударыня, — начал Орельен, — мне хотелось бы знать цену номера пятьдесят семь…

Курносый нос нервически вздрогнул, потом пришел в нормальное положение, и дама одарила Орельена улыбкой «для клиентов», — как существует специальная скорбная мина, предназначенная для похорон. Но, очевидно, вспомнила, что шпильки не совсем надежно держатся в ее прическе, потому что тут же поднесла к затылку руку привычно проверяющим жестом. Потом слегка приподнялась с места и изрекла:

— Номер пятьдесят семь… номер пятьдесят семь… подождите, пожалуйста… Надо спросить хозяина галереи… Мосье Марко-Поло! Мосье Марко-Поло!

Мосье Марко-Поло появился на ее зов из маленькой дверцы, скрытой занавескою под гобелен с классическими охотой и разводами. Был он низенький, с чуть отвисшим брюшком, очень надушенный; остатки волос были тщательно расчесаны на пробор, а на лице, хранившем тупо удивленное выражение, выделялись синей полоской, напоминавшей по форме пропеллер самолета, неподдающиеся бритью усики. Его специальностью были гравюры XVIII века, цветные эстампы в английском вкусе, а из современной живописи — лишь голые дамы с обязательной змеей. Выставка Замора выходила за пределы его обычной деятельности. О ценах почти никто не справлялся.

— Пятьдесят семь… пятьдесят семь… Что же это такое? Ах да, должно быть, «Яичники вместо сердца». На эту картину масса покупателей, всем хочется ее приобрести. Нет? Ну и дурак же я! Портрет госпожи М. Да… Портрет госпожи М. … Не знаю, продается ли он… Скажите, мадам Белли-Фонтен, не появлялся тот господин, который обещал зайти?

Дама оторвалась от своих писаний:

— Что вам угодно, мосье?

— Скажите, мадам Белли-Фонтен, тот господин, что должен был зайти за портретом госпожи М., заходил или нет?