Луи Арагон - Орельен. Том 2

В этих краях почти нет альпинистских приютов. Чтобы добраться до видневшегося вдалеке единственного шале, где можно передохнуть, приходится совершать подъем, требующий четырех-пяти часов. Там, конечно, полно туристов, там собираются крестьяне, и, если их очень попросить, они споют на свой лад песни горцев к великой радости английских мисс; там вы встретите священника, приведшего на экскурсию местное гимнастическое общество; туда сходятся молодые люди, полуголые, загорелые, блондины с медальонами на шее — члены какого-нибудь союза. Ну, скажем, «Naturfreunde» [33] «Друзья природы» (нем.) . . И еще немцы — такие, какими их обычно изображают, — с женами и рюкзаками: настоящий XIX век, как на картинках книг, выдаваемых в награду первым ученикам. Учителя в сорочках с засученными рукавами; эти отличаются от прочих тем, что не говорят при встрече «Grüss Gott». По-видимому, из социалистических организаций. Чаще всего Орельен добирался до Штейнаха к ночи, обедал почти в пустом зале, где запоздавшие туристы доедали десерт, а в соседних комнатах молодые люди уже заводили фонограф.

Как-то вечером Орельен, в предвидении близкой грозы, впрочем не состоявшейся, повернул обратно раньше обычного — часов в шесть, и у входа в деревушку заметил, как с соседнего пригорка спускается нелепая парочка, которая казалась опереточной в ореоле золотых закатных лучей. Муж вырядился под коренного тирольца — колени голые, чулки зеленые, брюки на широких бретелях, низко вырезанный жилет, вышитая сорочка, классическая шляпа с перышком; в этом маскарадном костюме он оставался типичным французом, из тех, что уже давно перевелись: маленькие усики, розовые щеки, рост метр семьдесят, возраст сорок лет. На поводке он вел скотчтерьера: черного, остроухого, с лохматой и жесткой шерстью, похожего на гусеницу. В другой руке господин держал неизбежный альпеншток. Жена в черном платье в цветочках и в соломенной шляпке (и то и другое было приобретено в Инсбруке) столь же мало походила на крестьяночку, как ее супруг на горца. Ресницы намазаны, на ногтях маникюр, в общем хорошенькая, гибкая, хотя ей было не так-то легко пробираться на высоких каблуках по горным тропкам. «Где я их видел?» — подумал Лертилуа. Им осталось идти до деревни каких-нибудь триста метров, не больше. Вдруг они замахали руками, закричали, закивали. Ясно, звали его, Орельена! Оказалось, это Флорессы, соседи Орельена по Анжуйской набережной, которых он встретил на Монмартре, когда бродил с Кюссе де Валлантом по ярмарке. Прости-прощай, милое одиночество!

Избегать с ними встреч было довольно трудно. Они сняли крестьянский дом под стиль своих маскарадных костюмов, держали двух местных слуг, песик ел с ними чуть ли не с одной тарелки, и оба до смерти скучали. По-немецки они не говорили. Госпожа Флоресс объяснялась с местным населением жестами.

— Понимаете, Лертилуа, — твердил муж, — уж очень тут дешево! Глупо упустить случай… Живем чуть не на даровщинку… Останется память… Такие минуты в жизни! — И все это в его обычном телеграфном стиле. В центре Парижа он держал большой писчебумажный магазин. Однако, как видно, томился от скуки.

Орельен сразу понял, что воспоследует из этой встречи. Да и не трудно было предвидеть… Он честно сторонился Флорессов. И конечно, Регина Флоресс стала его любовницей. Иначе и быть не могло. Одним словом — интрижка. А ведь Орельен всегда ненавидел эти мимолетные встречи, что называется, между делом. К счастью, после очередного свидания с Региной можно было уйти подышать вольным воздухом гор… Он уходил на два-три дня в длительные экскурсии, добирался до ледников, дошел даже до итальянской границы в Бреннере и поболтал со стоявшими там на посту берсальерами. Вот здесь чувствовалось, что была война… Ни разу он не вспомнил о Беренике.

Но мало-помалу он почувствовал, как в душе его растет смутное беспокойство. Началось оно примерно с тех пор, как на голову ему свалились эти самые Флорессы. Уж он ли не старался довести себя до полного изнурения! Но вечера в Штейнахе были длинные, тягучие, а ночи все еще полны чарующего тепла. Тогда он снова взялся за лечение утренним холодом вершин, ежедневно угощая себя порцией альпинизма. Но странное дело: что-то в нем сломалось, пейзажа уже не хватало, чтобы занять собой все его помыслы. Случалось, он видел в мечтах маленький французский городишко, центр Юго-Западного кантона, самый обыкновенный пыльный городишко, и аптеку на главной улице; он представлял себе тамошние вечера, когда люди идут с работы, и на этой главной улице в течение минут десяти стоит ужасная толчея, проходит Береника, и группа солидных господ приподымает котелки: «Мадам Морель! Мое почтение, мадам Морель!» Словно пробудившись от сна, он оглядывался вокруг, и вокруг было только небо, скалы, а там, внизу, в самой глубине этого бесплодного и изломанного лабиринта, — маленький монастырь, похожий отсюда на горстку турецких бобов, с которым народная молва, неизвестно почему, связывала имя Карла Великого… «Возьму и скажу Регине, что мне это неприятно из-за Флоресса. Воображаю, как она будет хохотать». Она действительно расхохоталась.