Луи Арагон - Орельен. Том 2

Тетя положила на колени круглые пяльцы с зажатым в них вышиванием и воскликнула:

— Ох, уж эти мне мужчины! Нет, вы только послушайте наших красавцев! Ну и лицемеры! А я считаю, что бедняжка совершенно права, — это же так естественно! Да что вы на меня в самом деле уставились… Раз в жизни женщина сказала что-то прямо, без обиняков, и вы тут же начинаете вопить и возмущаться… А если бы я вам сказала, что я считаю, вернее, считала, самым упоительным в мужчине, а? Не строй, пожалуйста, такой физиономии, Блез! Я уже давно забыла, что в свое время мне казалось самым упоительным в мужчине!

Дядя дипломатически переменил разговор. Тетя способна такое брякнуть… а ведь Орельен, в конце концов Орельен воспитан совсем в ином духе!

— Кстати, я получил письмо от мосье Арно… да, кажется, Арно, если не ошибаюсь, насчет Института…

Дядя не добавил — «Института Мельроз» и бросил боязливый взгляд на тетю Марту, которая усердно трудилась над своим вышиванием, бормоча себе поднос, что, будь она на месте этой Береники, она бы уж… Дядя пододвинул свой стул к стулу Орельена.

— Ничего не понимаю, чего этот Арно от меня хочет?.. Но у меня такое впечатление… повторяю, впечатление, что у них там не ладится…

Это «не ладится» касалось непосредственно и Орельена, который обратился в банк с просьбой перевести ему ежемесячную сумму; переводов на Австрию не принимали… и дело затянулось; во франках ему не выплатили, а выплатили в кронах, обменять их пришлось исходя из даты отправки, так что, когда он получил деньги на руки, то сумма оказалась самая ничтожная: ведь крона падает, да еще как падает. Словом, обворовали не хуже, чем на большой дороге.

Официант, пришедший за грязной посудой, обратился к ним на слишком уж безукоризненном французском языке:

— Не желают ли господа заказать себе еще какое-нибудь блюдо?

Они улыбнулись. Сразу чувствуется иностранец.

Только много позже, когда они уже вернулись в Инсбрук, дядя Амберьо решился наконец задать вопрос, который, очевидно, давно жег ему губы:

— Скажи-ка, малыш, тебе очень больно? Ведь все уже кончено, надеюсь…

— И я тоже… Я никогда об этом не думаю. Или очень-очень редко. Даже странно, как легко исцеляешься… Никогда бы не поверил… Не вспоминаю больше, и все тут… — Орельен помолчал, потом добавил: — Но стоит заговорить об этом, и тогда, действительно, боль возвращается… Это, дядя, как мелкие осколки снаряда, которые хирург не считает нужным вынимать; пациент преспокойно разгуливает с ними, и вдруг в один прекрасный день прикоснешься…

Дядя деликатно кашлянул.

— Прости, пожалуйста, я не должен был поднимать этот разговор…

— Нет, почему же, весьма полезно время от времени отдавать себе отчет в истинном положении вещей. В иные дни хоть на крик кричи… ведь я о ней ничего не знаю…

— Почему ты ей не напишешь?

— А вдруг она не ответит? Не желаю подвергаться таким испытаниям, своими руками навлекать на себя беду… Да к тому же, это поставило бы вновь все под вопрос, все бы во мне всколыхнуло… Я и сам не знаю, чего хочу. В сущности, малыш Дени нас окончательно разлучил.

— Ты не можешь простить ей, что она имела любовника?

— Да, не прощаю… ведь я создан по образу и подобию всех прочих, — простил бы, если бы он остался жить… но эта смерть… Главная помеха это то, что Поль Дени умер… умер из-за нее… И мне кажется, я не имею права…

— Какие глупости! Ты сам этому не веришь! Совсем наоборот, раз он умер…

Как мог Орельен объяснить кому-либо все те противоречивые чувства, что не оставляли его ни на минуту даже здесь, среди гор? Дядя все равно ничего не поймет. Не поймет хотя бы того, чему дивился сам Орельен: время идет, и нет у тебя прежней боли, но стоит только задержаться мыслью на былом, и боль тут как тут. Да, из любви выходишь так же, как входишь в любовь: все зависит от твоего решения, и велико было разочарование Орельена, когда он убедился в этом. Он вышел из любви с пустыми руками, и жизнь его окончательно потеряла всякий смысл. Он вспомнил слова Декера: «Любовь это моя война, моя личная война…» Орельен вышел из любви таким же, каким вышел из войны. С тем же самым ощущением смутного сожаления, с тем же самым чувством тупого оцепенения. Сегодня, как и тогда, он сомневался: да уж был ли весь этот вихрь? При мысли о ноябрьских днях восемнадцатого года, когда он вместе со всеми разделял восторги победителей, к горлу его подступала тошнота. Победа! Хороша победа! Достаточно оглянуться вокруг, здесь, в Тироле… Победа таких вот Флорессов… Любая мысль была пригодна, лишь бы отвести его память от Береники, направить на иной путь. Какое будущее ждет его? Жизнь, лишенная достоинства. Жизнь без любви, могущей стать оправданием жизни. На смену Регине придет другая Регина. Зимний сезон в Париже. Русский балет. По средствам ли ему будут поездки в Межев для занятий слаломом? Потом гольф в клубе «Ла Були», потом снова придет весна. И это называют жизнью! Делаешь что-то, даже веришь, что это нужно. В один прекрасный день приходит расплата. Неужели Вердены, Эпаржи были ради того, чтобы Флорессы могли по дешевке скупать антикварные вещи, которые все равно у них отберут на таможне. Должен был умереть Дени, чтобы Береника…