Седжал Бадани - След сломанного крыла

— Я знаю, — говорит Марин. В глубине души она понимает, что Триша не сердится на нее. Они редко ругались, поскольку привыкли держать при себе свои мысли и чувства. И если уж кто-нибудь из них взрывался, для этого была веская причина.

Когда они были девочками, Марин порой замечала, как Соня смотрит на других детей, которые кричат и плачут в приступе раздражения. Она видела, как родители утешают их, вместо того чтобы наказать за то, что они позволяют чувствам прорваться наружу. Женщины в их семье не могли демонстрировать ничего другого, кроме послушания. Отца мало интересовали их эмоции.

— Почему ты защищаешь ее? — с любопытством спрашивает Марин. — Какое тебе дело?

— Такое. Мы все стоим по одну сторону баррикады, и всегда стояли, — Соня опускает глаза, а потом поднимает взгляд на Марин. — Я не знаю, понимала ли это раньше. Я просто надеюсь, что сейчас еще не слишком поздно.

Гости прибывают, и Марин уходит к ним, а ее беспокойство за Тришу отодвигается в дальний уголок души. Она приветствует гостей, проверяет, чтобы официанты никого не обделили напитками и закусками. Внезапно Марин осознает, что Джия так и не появилась. Она осматривает толпу гостей, но Джии нет. Раджа тоже не видно.

Марин быстро идет в дом, поднимается по лестнице, открывает дверь в комнату дочери и видит Джию, лежащую в пижаме на кровати, и Раджа. Они спокойно беседуют.

— Чем ты тут занимаешься?! — восклицает Марин, но не слишком громко, чтобы никто посторонний не услышал. — Дом полон гостей, пришедших к тебе на праздник, а ты сидишь в своей комнате.

— Я не просила, чтобы мне устраивали праздник, — говорит Джия, взглядом прося у Раджа поддержки. — Я не готова выйти ко всем этим людям, — ее нижняя губа начинает кривиться, она вот-вот расплачется.

— Нет, ты готова, — говорит Марин, не желая потакать слабостям дочери. — Это твой шанс показать всем, что с тобой все в порядке, что скоро ты опять встанешь на ноги.

— Так вот что для тебя важно? — недоверчиво спрашивает Джия. — То, что подумают люди?

— Не решила ли ты, что сможешь прожить здесь всю свою жизнь? — спрашивает Марин. Она подходит к кровати и гладит Джию по голове. — Так не бывает, бети. Нравится тебе это или нет, тебе придется жить в обществе. То, как это общество воспринимает тебя, определит твое место в жизни, — Марин начинает рыться в гардеробе Джии в поисках подходящего платья. Она выбирает сарафан и протягивает его Джии: — Ты прекрасно в нем выглядишь, — она улыбается дочери: — Пойдем, бети. Все, кого ты любишь, ждут тебя внизу.

— Нет, не все, — Джия ерзает на постели. — Там нет Адама.

С уст матери готов сорваться упрек, но Радж останавливает ее.

— Марин, — произносит он предупреждающим тоном. — Это ее день рождения. Давай сейчас не будем об этом, — он берет из рук жены сарафан. — Джии уже шестнадцать, полагаю, она в состоянии сама подобрать себе одежду, не так ли? — затем он добавляет, смягчив голос: — Одевайся и спускайся вниз, бети. Твоя мама права, все ждут тебя.

В каждой культуре есть праздник, знаменующий взросление человека. Марин много раз бывала на бат-мицвах и бар-мицвах детей своих коллег. Эти праздничные церемонии, тщательно разработанные после долгих лет изучения текстов на иврите и идиш, проводятся, когда девочке или мальчику исполняется тринадцать. С этого дня подростки считаются взрослыми, ответственными за свои поступки в глазах общины и с точки зрения религии.

Марин слышала о праздниках дебютанток на американском Юге, где девушек представляют подходящим женихам. В южных регионах Индии жители маленьких поселений устраивают праздник, когда удочери начинается менструация. Обычно это встреча близких друзей, собравшихся в узком кругу, чтобы отметить переход девушки в женское состояние.

Вне зависимости от возраста или религии праздник, посвященный взрослению, предназначается для человека, который миновал определенную веху в своей жизни, а также для родителей, которые теперь должны смотреть на своего ребенка по-другому. Теперь это не дитя, а личность на пороге зрелости. После праздника девушки и юноши сами решают свои проблемы и просят наставлений только тогда, когда считают это необходимым.

В юности Марин была свидетельницей событий, которые переносили из детства к зрелости ее друзей. Она завидовала уверенности, с которой они переступали порог, разделяющий эти два состояния. Инстинктивно она чувствовала, что единственное, что освободит ее от отцовских цепей, — замужество. Ничто другое не могло заставить его считать ее самостоятельным человеком и позволить ей быть такой, какая она есть. Дочь принадлежала ему, пока не настанет брачная ночь и она не станет собственностью мужа. Только тогда он даст ей свободу, но к моменту ее свадьбы было уже поздно. Она была его созданием, и ничто в мире не могло освободить ее от него.