Рафаэль Альберти - Война начиналась в Испании

С другой стороны, отвратительные близнецы не могли быть полицейскими. Все в них словно специально было предназначено привлекать внимание; а ведь полицейским необходима маскировка… Но если они не из полиции, то почему преследуют меня?.. А если полицейские, то почему ведут себя вразрез с самыми элементарными требованиями их ремесла?

Так думал я во время своего панического бегства, но утишить растущий страх не удавалось. Наоборот, он все рос и достиг пароксизма, когда, войдя в подъезд моего дома, оглянувшись, я увидел, как близнецы выходят из-за угла как раз в тот момент, чтобы заметить, куда я вошел.

С острым ощущением удушья я поднялся по скрипучей лестнице. Войдя в квартиру, я тут же повалился в старое кресло, набитое конским волосом. Бесконечно долго сидел, не зажигая огня, напряженно прислушиваясь к скрипу ступенек на лестнице. Но повсюду царило глубокое молчание. Наконец я собрался с духом, встал и подошел к окну. Улица, слабо освещенная старым фонарем, была пустынна. Я прижался пылающим лбом к холодному стеклу и несколько минут стоял так, глядя на одинокую улицу и вслушиваясь в тишину. Наконец, я отошел от окна и зажег свет…

Было холодно. Я поднес спичку к старой бутановой печке, которая начала гореть несовершенным, голубоватым огнем. Часть газа уходила в воздух и очень скоро у меня разболелась голова. Я снова уселся в продавленное кресло. Кругом книги, сваленные на полу, папки с беспорядочными бумагами, папки, в которые я годами складывал мои записки, почти все незаконченные, все неизданные… Постель, служившая мне одновременно и софой. Столик около постели с полуразвалившейся пишущей машинкой. На деревянной откидной полке радиоприемник, по которому, невзирая на помехи, я когда-то ловил зарубежные радиостанции и который теперь, после того как вот уже много лет вышли из строя его лампы, казался мне просто бессмысленным хламом. Это, да еще небольшая комната с плитой и старым холодильником, и неприглядная каморка, где помещалась ванная и туалет, и составляло мой домашний очаг. Более сорока лет одиночества смотрели на меня…

Бутерброд с копченой колбасой, яблоко и чашка крепкого чая — вот и весь мой ужин. Прошел почти час, и теперь-то уж они, без сомнения, не придут… Хотя могут и выжидать где-нибудь, притаившись, чтобы посмотреть, не выйду ли я, не отправлюсь ли в какое-нибудь компрометирующее место, готовые идти за мной по пятам и выслеживать. Или они попросту выжидают подходящего часа, часа арестов, который приходит с наступлением глубокой ночи… Тогда-то они и забирают человека, полусонного, беззащитного, не способного к сопротивлению… В другие времена такими ночами я жег… Жег книги, бумаги, все, что, на мой взгляд, могло показаться подозрительным… Хотя что до книг, то тут всегда трудно определить, где кончалось дозволенное и начиналось запрещенное… Я уже столько их сжег, столько разодрал, что, думаю, моя библиотека просто асептична. У меня остались только художественные произведения, книги, которые можно купить в любой книжной лавке города. Но даже теперь я до конца не уверен. Ведь, как я уже сказал, не существует четко определенных границ; в последней инстанции, это всегда критерии тех, кто делает обыски.

Ночи напролет я сжигал книги, листовки, подпольные издания… Потом я собирал золу и спускал ее в туалет… Это было сложным и кропотливым делом… Не так-то просто отделаться от золы. Даже забавно, сколько я всего сжег за свою жизнь… Даже сборники одного поэта, которому теперь устраивают чествования… Другими словами, никогда не знаешь, что покажется им хорошим, а что — плохим. Но сейчас — нет… Как бы они ни придирались, теперь им ничего не найти… Сжигать больше нечего, нет ничего компрометирующего…

И вдруг я вспомнил про свой роман… Я так давно к нему не притрагивался, что и забыл о нем… Он был тут, в одной из этих папок. Более пятисот разрозненных и перемешанных страниц, хаотичное повествование — вот что являли собой мои воспоминания, рассказ обо всем, что произошло в эти бесконечные годы…

Когда я писал их, у меня не было намерения печатать это при настоящих обстоятельствах, и поэтому работал я без всякой внутренней самоцензуры. По сути, эти страницы пропитаны давней надеждой, надеждой на то, что однажды все переменится и тогда можно будет свободно высказать то, что чувствуешь… Да, это, конечно, был настоящий динамит… Я пошарил взглядом среди сваленных в кучу папок и нашел ту, что скрывала состав преступления… Вот она в моих руках… Да, это представляло опасность, и немалую… Ведь там были даже неуважительные слова в адрес Бессмертного Старца, просто оскорбления…