Милчо Радев - На тротуаре

Евгению хотелось сказать и Лазову и Цветану, что ему хорошо, он даже решил пошевелить рукой, но не мог и пальцем двинуть. Он был в полном сознании, а сделать ничего не мог.

— Хорошо, хорошо, доктор, — сказал Цветан. — Мы все понимаем, будь спокоен. Ничего страшного. Хочешь водички? Вот сладенькая, попей, попей немножко.

Цветан приподнял ему голову, напоил. Потом присел на кровать и сказал:

— Ты не расстраивайся, с каждым может случиться.

В эту минуту дверь отворилась и вошел какой-то рабочий. Евгений подумал, что не знает его. Наверно, этот юноша из нового набора слесарей. В эту зиму — первую, которую он провел в Брезовице, — раньше всех съехались слесаря, чтобы привести в порядок ремонтную мастерскую и починить лопнувшие трубы. При виде Евгения лицо рабочего расплылось в улыбке. И эту улыбку он не забудет. Такая ясная. Так улыбаются люди, глядя, как ребенок кувыркается в снегу или плачет.

И вот эта минута прошла. Минута, которая была дороже жизни. Необычное ощущение, когда ты делаешь первый шаг, когда у тебя словно вырастают крылья, когда ты буквально на седьмом небе, — это ощущение прошло… опять прошло. Так было и в тот раз, когда он устоял перед Мариновым и не вызвал скорую помощь. Он тогда испытал неизведанную радость. Но ненадолго. Так и сейчас: спас жену Костадина, но удержать то, чего добился, не смог.

Евгений лежал на кровати и ждал: дальше все будет как обычно. Тонешь, как в трясине, и ухватиться не за что. Даже кричать не можешь. Да и не к чему. Евгений ждал, когда это начнется, и даже удивился, ничего не почувствовав.

На этот раз это так и не началось. Не все, значит, исчезло. Евгений огляделся. Он лежал в большой комнате с черной круглой печью. Цветан, растопырив руки, решительно выталкивал вошедшего слесаря.

— Чего тебе? — ворчал Цветан. — Вот смотри, доктору уже лучше. Когда будет совсем хорошо, мы вам скажем.

Тут, заслонив слесаря, над кроватью Евгения наклонился Лазов и сказал:

— Ну, доктор, как поправишься, готовься в крестные отцы. Жена Костадина чувствует себя прекрасно. Ну и наделал ты тут без меня дел.

Цветан закрыл дверь, подошел к кровати, сел рядом и сказал с улыбкой:

— Брось, доктор, не огорчайся… Ну, подумаешь, с кем не случается. Это от колбасы. А ты не беспокойся, не беспокойся… Все мы люди, всем бывает страшно. — Потом склонился ниже, приподнял его голову и стал уговаривать: — Попей, ну, попей молочка немножко.

Как эти люди заботились о нем! С какой-то особенной нежностью, свойственной только суровым и сильным мужчинам. Эту нежность трудно забыть. Неуклюжую, неумелую, но такую глубокую.

Они нянчились с ним, как с тяжелобольным.

Месяц-два назад, вообще раньше, он любил болеть. Так приятно, когда твою голову приподнимают, дают пить, сидят рядом, справляются о здоровье, окружают лаской. Заболевая, он получал то, чего не хватало ему, когда он был здоров. И поэтому иногда он притворялся более больным и несчастным, чем это было на самом деле. Болен ли ты или несчастен — это неважно. Важно, чтобы тебя окружили нежностью и заботой.

А вот теперь, опекаемый Цветаном и Лазовым, Евгений с удивлением заметил, что ему не нравится быть больным. Такого внимания ему не нужно.

— Я встану, — сказал Евгений, поднимаясь на кровати.

— Подожди, доктор, — Цветан склонился над ним. — Подожди, нельзя же так сразу.

Подошел и Лазов.

— Не надо спешить, доктор, — и опустил руку ему на плечо.

Но он не хотел быть больным, не хотел, чтобы его поддерживали. Он встал и подошел к печке.

— Скажите, что со мной произошло там, в горах? — спросил он.

На такое он отважился впервые. Впервые проявил смелость, к которой его ничто не принуждало.

— Что произошло? — и он посмотрел сначала на одного, потом на другого. Сначала на Лазова, потом на Цветана. Он смотрел не в пол, а на них. Не боялся ответа. Каков бы он ни был, пусть постыдный, он переживет. Он уже пережил немало: и историю с вывихнутым плечом, и тот день, когда Маринов запугивал его, а он все-таки не сдался, не вызвал машину, и все эти дни у постели жены Костадина. Все это он пережил. Теперь ему ничего не было страшно.

Он смотрел на Лазова и Цветана, смотрел им в глаза, чувствуя, как бегают мурашки у него по спине. То же чувство, то же самое чувство, лучше которого нет ничего на свете, когда ты делаешь первый шаг, когда у тебя словно вырастают крылья… Он спокоен. Совсем спокоен. Это самое главное. Все остальное не так уж важно.

— Что со мной было в горах? — снова спросил Евгений, не переставая радоваться охватившему его спокойствию.