Александр Сегень - Тридцать три удовольствия

Как зачарованные, мы бродили по усыпальнице нашего Рамсеса, не желая покидать этот шедевр архитектурного и изобразительного искусства. Уже и все писатели, кроме Гессен-Дармштадского, полезли наружу, жалуясь, что не могут долго находиться под землей, уже и наши Ардалион Иванович с Мухиным согласились, что надо бы потихоньку выбираться наверх, и лишь мы с Николкой подолгу останавливались в каждой комнате, еще и еще раз любуясь изумительными барельефами и волшебством цветовой гаммы.

И вот тут-то, когда Тетка и Игорь пошли выбираться наружу, а Николка застрял в какой-то из комнат поблизости, я увидел Бастшери. Я замер перед нею, как мышь перед коброй в террариуме каирского зоопарка. Она была высечена (в пропорциях человеческого тела), сидящей на корточках перед пышным кустом лотосов. Линии ее лица и фигуры были сотворены с такой любовью и нежностью, что трудно вообразить себе, как можно выразительнее передать мягкость, нежность и упругость молодого и прекрасного женского тела. Я, наконец, справился с оцепенением и подошел к ней, сел подле на корточки и дотронулся до ее плеча. Оно было гладким и таким нежным, что, казалось, от него исходит тепло. Фигура и лицо были изображены в профиль. Я повел свою руку дальше, приласкал локоть моей Бастшери, погладил запястье и пальцы. Потом я дотронулся пальцами до ее спины и медленно спустился к талии. Я готов был потерять сознание от необъяснимого чувства общения с живым человеческим телом. Я набрался храбрости и погладил ее заостренные нагие груди, и будто мягкие, легкие токи побежали от кончиков моих пальцев к сердцу и животу. Тогда я приблизил лицо свое к лицу Бастшери и приник губами к ее губам, а когда я при этом закрыл глаза, то рельеф окончательно ожил, я почувствовал, как легкие сладостные руки обвились вокруг моей спины и шеи, как горячая ладонь танцовщицы Рамсеса легла на мой затылок, как все ее пленительное тело оказалось уже у меня на коленях…

— Федор! Где ты! Федя! — вдруг донесся до меня взволнованный, если не испуганный голос Николки, я отпрянул и в открывшихся глазах моих успело запечатлеться, как фигура барельефа в долю секунды возвратилась в свое прежнее положение — сидящей на корточках перед кустом пышных лотосов. Я выпрямился и нетвердой поступью вышел из комнаты, где произошло наше второе, прерванное, свидание с Бастшери.

Лицо Николки, когда я вышел ему навстречу, и впрямь было перепуганным.

— Что с тобой? В чем дело?

— Федор! Там такое!.. Идем скорее! Кажется, сейчас… Пойдем!..

Он повел меня в одну из комнат, через которую мы, вместе с писателями и гидом Анной Павловной прошли довольно бегло, поскольку в ней было гораздо темнее, чем везде. Когда мы вошли туда, Николка сказал:

— Где камень, который ты нашел сегодня у «колоссов Мемнона»? Он при тебе?

— Вот он, — сказал я, извлекая из кармана обломок с изображением глаза.

— Смотри туда, — указал мне Николка, но секундой раньше я уже успел увидеть то, что его так поразило, и, признаться, испуг овладел мною не меньший, чем только что я наблюдал в своем друге. В самом углу комнаты, менее всего освещенном, располагалось на стене рельефное изображение фараона в два человеческих роста. Фараон сидел на своем троне, как водится в профиль, в руках у него были символы царской власти, а на голове красовалась корона Верхнего и Нижнего Египта. Но главное — лицо его было повреждено: не хватало двух третей глаза, словно кто-то выстрелил Рамсесу в глаз из крупнокалиберного ружья. В руке же у меня лежал именно отстреленный кусок барельефа.

— Давай, я тебя подсажу, — предложил Николка.

— Ну, давай попробуем, — согласился я, и он, обхватив меня за ноги чуть повыше колен, поднял на достаточную высоту, чтобы я мог дотянуться до лица фараона. Обломок безукоризненно вошел в щербину и не вывалился, когда я отнял от него руку. Теперь изображение лица Рамсеса выглядело целостным и благодарное выражение тенью прошло по нему.

— Фантастика! — воскликнул Николка, поставив меня обратно на пол. — Держится! Слушай, а как же он оттуда выпал?

— И как он оказался около «колоссов Мемнона»? Хотя, впрочем, — тут же нашел я объяснение, — вполне вероятно, что кто-то выковырял или подобрал здесь этот кусок, а потом обронил или выбросил его около «колоссов».

— Не говори аллитерациями, — заметил Николка и тут же проявил некоторую подлость натуры. — Давай я тебя еще раз подсажу.

— Зачем? — спросил я.

— Как зачем? Не оставлять же фараону! Выковыряем и отвезем в Москву. Ты представь только, у тебя будет такая реликвия! И мне отщипнешь кусочек.