Александр Сегень - Тридцать три удовольствия

На следующий день нас повезли в Дер-эль-Бахри осматривать храм царицы Хатшепсут. По дороге мы останавливались у «колоссов Мемнона» — двух громадных каменных изваяний фараона Аменхотепа Третьего, оставшихся от заупокойного храма. Николка и тут вместо гида провел небольшую экскурсию, из которой мы все, включая писателей, впервые узнали, что именно отсюда, из этого храма те самые сфинксы, что стоят на берегу Невы в граде Петра.

Здесь произошло маленькое чудо. Гуляя вокруг «колоссов Мемнона», я, по примеру Николки, стал колупать песчаный грунт носком ботинка, просто так, вдруг да попадется какой-нибудь интересный кусочек на память. И вдруг, как привет от Бастшери, из-под песка выглянул обломок камня с фрагментом какого-то рисунка. Я поднял его и увидел глаз:

То ли это был иероглиф, то ли обломок изображения чьего-то лица, но мне эта находка сразу показалась не случайной. Древний Египет давал мне какой-то знак, и, разумеется, я воспринял это как весточку о том, что боги подарят мне еще одно свидание с Бастшери.

Николка поначалу обзавидовался, а потом стал пытаться разочаровать меня, мол, здесь нарочно время от времени набрасывают таких обломков, не представляющих интереса для науки, чтобы туристы, приехав домой, показывали друзьям и соседям, и те возбуждались желанием тоже отправиться в путешествие по Египту и найти нечто подобное. Таким образом якобы поддерживается туризм.

Продолжая рассматривать свою находку, я обнаружил, что там, где вырезанный в камне зрачок был черного цвета, вовсе не было никакой краски. Резчик умело подобрал камень так, чтобы в том месте, где в сером известняке было естественное вкрапление какого-то черного минерала, приходился как раз зрачок, вокруг которого он вырезал нижнее и верхнее веки. Многие, увидев мою находку, стали усиленно перебирать рассыпанные вокруг «колоссов Мемнона» обломки камней, подолгу разглядывали некоторые из них, пытаясь угадать фрагмент какого-либо рисунка, но ничего, что могло бы сравниться с моим обломком, так никто и не обнаружил.

Я положил свою находку в карман, и, когда мы ехали в автобусе дальше, мне все казалось, что камень каким-то особенным теплом согревает мне бедро.

Гидом у нас в Луксоре была красивая пожилая русская женщина, жена какого-то высокопоставленного луксорского чиновника, тоже выходца из России, из эмигрантской семьи. Николка напрасно старался отбить у нее хлеб — экскурсию она вела великолепно.

Историю про Хатшепсут и двух бедных Тутмосов гид Анна Павловна рассказывала с таким увлечением, будто она сама пережила все потрясения, выпавшие в то время на долю египетского двора, а Николке не осталось ничего, кроме как тихо проворчать однажды:

— Кстати, по-коптски правильно не Тутмос, а Джехетмесе.

— А Хатшепсут как? — спросил я. — Хатшупес-пес?

— Не смешно, — пробурчал обиженный историк.

Из долины Дер-эль-Бахри нас повезли в так называемую Долину Царей — место, где находятся подземные гробницы нескольких знаменитых фараонов. Мы шли мимо огромных врат в подземелья, возле которых значились имена Тутмосов, Сети, Тутанхамона, Рамсесов. И будто Ардалион Иванович отвалил энную сумму организаторам экскурсии, потому нас повели именно в гробницу Рамсеса Третьего. Можно себе представить, с каким особенным чувством мы четверо входили в это подземелье, а особенно я. Но и я не мог ожидать того, что произойдет со мной в этой гробнице, и какая новая тайна свяжет меня с именем этого египетского царя.

Прежде всего, я не ожидал увидеть подземелья таких колоссальных размеров. Седые пирамиды Гизы — ничто по сравнению с тем, что находится под землей в Долине Царей. Эти гробницы рылись, обстраивались и украшались ровно столько лет, сколько жил на свете фараон, их будущий хозяин. Еще в одной комнате художник только набрасывал эскизы, по которым будут изготавливаться барельефы, а уже рядом рыли другую комнату. Мы шли по нескончаемой анфиладе комнат, из которых во все стороны вели коридоры в другие апартаменты, ветвями расходящиеся под землей, как некое пустотелое древо. Голова кружилась от гибкости и изящества рельефных линий, от пиршества вкуса, царящего в гармонии рисунка, в цветовых решениях. Стены белые, испещренные барельефами, изображали земную жизнь египтян и их царя. Потолки же, изображающие небо, были выкрашены в густой черный цвет, на фоне которого сверкали золотом фигуры людей, животных, птиц и предметов обстановки райского быта — там была жизнь после смерти. И нигде это изысканнейшее цветовое сочетание — черноты вечности, золота райской жизни и белизны земной жизни — не было нарушено какой-либо дерзостной, бессовестной краской. Ни синее, ни зеленое, ни красное не было бы здесь уместно.