Сахиб Джамал - Черные розы

— Ханум, я искал вас по всему Кабулу… Искал, как заблудившаяся маленькая лань отыскивает свою мать! У кого только я не спрашивал о вас!.. И у добрых и у злых…

Растерянная Хашимова попыталась поднять его с ковра, но это оказалось невозможным.

— Вы ведь знаете меня! — продолжал Надир. — Вы были в нашем стане, когда змея умертвила моего отца. Вот ваш бесценный подарок… — Дрожащими пальцами Надир достал из кармана фотокарточку с автографом Хашимовой и протянул ей. — Ханум, сжальтесь над моей Амаль… Сорвите с ее глаз вечную тьму. Я не хочу его, — указал он на Шнейдера. — У него злая душа… Амаль нельзя возвращаться в Лагман без прозрения… Она погибнет там от людской ненависти. Спасите ее, ханум!.. Верните ей зрение. Клянусь жизнью матери, клянусь любовью Амаль, что вы навеки станете моим богом!..

Держа в руках знакомую ей фотографию, Саадат смотрела на обезумевшего от горя юношу.

— Ну, хорошо, — проговорила она наконец. — Успокойся. Я останусь и помогу твоей Амаль.

День быстро угас. Вечерний шум Кабула вскоре утих, и город погрузился в сон. Встреча с Надиром взволновала Хашимову, и она долго не ложилась спать. Облокотившись на подоконник, она смотрела в мягкую черно-бархатную ночь Кабула.

«Время летит, как человеческая мысль, — думала она, — и остановить его невозможно. Вот я снова в Кабуле. И какая ночь, словно блаженные минуты девичьих грез! Сколько в этой тишине нежности, таинственности и бесконечной волнующей надежды! До чего же хороша ночная тишина! Будто сливаешься воедино с нею и радуешься, любуешься этой красотой. И хочется, чтобы на земле не было ни печали, ни слез, ни тревог».

И чем больше Саадат глядела в темноту, на звездное небо и причудливые силуэты далеких горных вершин, тем больше возрастало ее желание как можно больше приносить радости людям.

Откуда-то издалека, будто сама ночь принесла родную, волнующую мелодию, кто-то наигрывал на флейте узбекскую песню о матери — «Анаджан». Саадат знала, что в Афганистане испокон веков жило много узбеков. И эта песня, как привет сородичей, коснулась ее сердца и напомнила ей о родном Узбекистане и матери. Она встала, зажгла свет и принялась строчить телеграмму. «Мама, любимая моя, задерживаюсь по долгу совести. Должна помочь человеку, вернуть зрение. Скоро увидимся. Целую много раз.

Саадат ».

Успокоенная, Саадат легла спать, а проснулась, когда вершину Небесной горы ласкали теплые, мягкие лучи восходящей зари.

Доктор Скрипкин, как обычно, зашел за Саадат, чтобы вместе позавтракать. Взглянув на нее, он произнес:

— Я понимаю вашу тревогу… Но помните: в бою рука воина не должна дрожать. В руках хирурга скальпель то же, что меч.

— Благодарю вас! — бросила на него взгляд Саадат. — За исход операции я не волнуюсь.

— На какой час назначена операция?

— На одиннадцать!

Скрипкин взглянул на часы.

— Через два часа.

— Да.

Завтрак не был еще окончен, как за Хашимовой приехал мирза Давуд.

— И я поеду с вами. Буду стоять в сторонке. Хорошо? — спросил Скрипкин.

Хашимова в знак согласия кивнула головой.

Мирза Давуд всю дорогу острил, рассказывал анекдоты о своих больных. Слушая его, Саадат и Скрипкин от души смеялись, словно ехали на веселый пикник.

В операционной их ждали профессор Фахрулла, доктор Казыми и сестры.

— Все готово? — спросил мирза Давуд Зульфию.

— Да, саиб.

— Очень хорошо. Как чувствует себя больная?

— Я только что от нее, саиб, — поспешно доложил Казыми. — Температура нормальная, самочувствие великолепное. Говорит, что под нож русского хирурга готова сердце свое положить.

— Вот как! — одобрительно воскликнул мирза Давуд и подошел к окну.

Во дворе под тенью дерева увидел Надира. Он пришел сюда с рассветом и сидел неподвижно, не сводя глаз с окна операционной. На лбу блестели бусинки пота, во рту пересохло, но ни голод, ни жажда не в силах были прогнать его. Он ждал минуты, когда к окну подойдет Зульфия и даст ему знать, что операция закончена, и тогда он уйдет.

Мирза Давуд подозвал Саадат к окну и показал на «Меджнуна». Некоторое время она молча смотрела на юношу.

— Молодец! Чистое сердце только так и может любить. — И, повернувшись к мирзе Давуду, сказала: — Ну что же, надо начинать?

Мирза Давуд приказал привезти Амаль. Профессор Фахрулла стоял в стороне и шептал молитву.

Хашимова с минуту постояла в раздумье. Ее черные, полные жизни глаза сосредоточенно застыли, смуглое лицо зарумянилось.