Сахиб Джамал - Черные розы

Надир уже покинул Алиабадскую больницу и спешил в Лагман. Словно птица летел он, не чуя под собой ног. Теперь он никого не страшился и ни перед кем не думал отступать!

Прижимая руку к груди, где лежало письмо мирзы Давуда и фотокарточка, он давал волю песням:

Не успевал он излить в песне одно чувство, как в груди появлялось новое, и одна песня теснила другую. Сквозь густой туман мечтаний ему представлялась Амаль после исцеления: веселая, улыбающаяся, с большими бирюзовыми глазами, радостно смотрящими на него. И Надир, как хмельной, ничего вокруг не замечая, пел уже новую песню:

Удачи в Кабуле так его окрылили, что он, несмотря на палящее солнце, опережал пешеходов, все больше и больше сокращал расстояние между ним и его Амаль.

Первый день пути пролетел незаметно. Только поздним вечером Надир остановился в придорожной чайхане, чтобы на заре опять продолжить свой путь.

Он занял место в уголке, ближе к дверям, вынул из кушака флейту и положил рядом с собой. Сидевшие поблизости люди с любопытством посмотрели на него: афганцы любят певцов и музыкантов.

— О бача! — позвал он мальчика-слугу.

Паренек-разносчик подошел к нему.

— Принеси, братик мой, кувшин шурпы с лепешками и чайник чаю.

Вскоре перед ним задымился гороховый суп с бараниной, появились лепешки и чай. Утолив голод, он повеселевшим взглядом окинул присутствующих и взялся за флейту.

Нежные мелодии сразу же усмирили шум в чайхане. И люди потянулись в уголок Надира, чтобы поближе послушать дивную музыку.

— Живи тысячи лет, парень! Афарин! [29] Афарин! — Браво! — раздались голоса, когда он оторвал флейту от губ. А в душе у него уже слагались слова новой песни:

— Может быть, ты, друг, задержишься здесь на несколько дней? — сказал ему рано утром хозяин чайханы. — Попоешь, поиграешь на флейте, а я тебя за это буду кормить и еще заплачу по два афгани в день.

Но разве можно задержать Надира! Поблагодарив хозяина, он снова зашагал по пыльной дороге. Вторую ночь провел под открытым небом, а наутро, когда еще солнце не вставало, крылья любви подхватили его и снова понесли к Амаль.

Был полдень, когда Надир подошел к садам Лагмана.

У дороги отдыхали знакомые батраки. Надир поздоровался с ними и зашагал дальше.

— Эй, Надир, куда спешишь? Уже опоздал! Хан женился на твоей Амаль! — закричали ему вдогонку. — Постой, расскажи, где ты пропадал?

— Некогда, братцы! — подстегнутый этим известием, кинулся дальше Надир.

«Неужели это правда? — забурлило у него в душе. — Нет, не может быть этого! Хан не посмеет тронуть Амаль! Если же он увел ее в свой гарем насильно, то пусть не ждет от меня пощады. Я все сожгу у него. Все, все!..»

За глинобитным забором чьего-то сада Надир заметил цветущее дерево сирени. Вот бы обрадовать Амаль букетом!

Лагманцы, как и все мусульмане, не знавшие вкуса вина, были всегда хмельны от запаха роз, шиповника, сирени. Не было в Лагмане дома без сада и сада без роз, но не в каждом саду можно увидеть сирень. Она занимала особо почетное место среди цветов. И человек, сломавший в чужом саду ветку сирени, объявлялся вором и получал это клеймо на всю жизнь. Надир забыл об этой опасности, он думал только о подарке для Амаль. Осмотревшись, он легким прыжком перемахнул через забор и уже нацелился было на большую махровую веточку, как заметил невдалеке молодую пару. Крепко обнявшись и забыв все на свете, молодые люди целовались. Надир как ужаленный перескочил обратно. Ему стало и завидно и грустно. Как несправедливо устроен мир: одни могут целовать свою милую, а другим приходится умирать от тоски. Погруженный в горестные думы, Надир обогнал какого-то прохожего и очнулся, только услышав свое имя.

Он обернулся и увидел муллу Башира. Юноша остановился, прижал правую руку к сердцу, поздоровался.

— Где ты был все эти дни? — спросил мулла Башир.

— В Кабуле, саиб, — ответил Надир, следуя за муллой на полшага.

— Что ты там искал?

— Работу, саиб!

— А почему ты бросил делать кирпичи у Вали-хана?

— Он не платил, саиб.

Мулла смерил его злым взглядом.

— Сын мой, ты идешь в мечеть?