Сахиб Джамал - Черные розы

Под палящим солнцем, обливаясь потом, Биби крепко нажимала руками на тяжелую соху, которую тащили хозяйские буйволы. Изредка она хриплым голосом покрикивала на животных и снова погружалась в свои мысли.

Она с нетерпением ждала короткого обеденного перерыва. Ей непременно надо поговорить с сыном. Ведь она еще ни словом не обмолвилась с ним о Гюльшан, не спросила его, о чем рыдала ночью флейта. И как только муэдзин запел, призывая правоверных к полуденному намазу, Биби покинула поле и, усталая, с трудом передвигая ноги, поспешила к сыну.

Увидев Надира, она бросилась к нему и долгим взглядом сквозь слезы молча глядела на него.

И Надир опустил глаза.

— Сынок… — почти простонала она.

— Что, мадар? — тихо произнес Надир, не поднимая головы.

— Взгляни на меня!

Надир не в силах был поднять на нее глаза. Он готов был провалиться сквозь землю, лишь бы не вспоминать вчерашнюю ночь.

Биби поняла его состояние.

— Ты один у меня, мой мальчик, и я для тебя единственный близкий друг, с которым ты можешь поделиться своими тайнами, — сказала она, глядя на него. — Пойдем, я хочу поговорить с тобой.

— О чем, мадар? — с трудом выдавил из себя Надир.

— О любви! — с болью воскликнула мать.

Лицо Надира залилось краской стыда, он отвернулся.

— Да, дитя мое, мать самый лучший твой друг и товарищ. Нет друга лучше матери. Давай-ка поговорим сердечно и откровенно. Может быть, я помогу тебе, облегчу твои муки, твое горе. — Она робко поднесла руку к его лицу. — Прошу тебя, будь со мной откровенен, скажи, как давно полюбил ты дочь хана?

Пораженный Надир взглянул на мать. Сколько нежности и грусти было в ее голосе, сколько следов глубоких переживаний на лице! Он понял ее состояние, и ему стало больно смотреть на нее.

— Не терзай себя, мама, — тихо проговорил он.

Задыхаясь от волнения, мать перебила его:

— Нет, нет, и не думай отрицать, я все знаю и все вижу! С тобой творится что-то неладное. Чья-то жестокая рука душит тебя. Я все вижу в твоих глазах, сынок, и хочу узнать от тебя всю правду. Молчанием ты усиливаешь мои страдания!

Надир шел молча. День был великолепный, солнце обрушивало каскады своих лучей на сады, обнимая деревья жаркими объятиями. Воздух напоен запахом созревающих фруктов, цветов. Биби ничего этого не замечала. Ее тревожило только одно: судьба сына. Ведь он не знает жизни, не знает людей. Он наивен как младенец.

— Присядем, сынок, — остановилась она у высокого ветвистого орешника. — Здесь нам никто не помешает…

Она села на землю, прижала колени к груди и задумалась. Все еще смущенный, Надир сорвал веточку и сел рядом с матерью.

— Надир, сын мой, — порывисто обняв сына за плечи, начала Биби. — Когда же ты объяснишь мне свое поведение?

Надир отвернулся. Он не знал, что сказать, и ему было жаль мать. У нее теперь новое горе. Как она стала печальна, молчалива, покорна судьбе! Поймет ли она его? Он любит Амаль больше своей жизни. Поймет ли она это?

И он кусал в смущении губы, мял сорванную веточку.

— Знаешь ли ты, сынок, что такое любовь? — тихонько спросила Биби.

Надир поднял глаза на мать. Что ему делать, как быть? Он знает песни любви, но она не встречалась на его пути, и он не испытал ее. Ему известно, что девушки выходят замуж, а парни женятся. Чтобы взять в жены девушку, надо платить выкуп: верблюдами, коровами, конями, золотом, землею, шелком. А ведь он ничего не может дать за Амаль. Где ему все это взять? У него есть только сердце да душа… Но люди почему-то не ценят этого.

— Молчишь? Натворил, а теперь не знаешь, что сказать! — рассердилась Биби.

— Ничего я не натворил. И не знаю, что такое любовь. Но душа моя тянется к Амаль. Если бы мне аллах дал крылья орла, я схватил бы ее и унес на недоступные вершины! Она всюду со мной: и во сне и наяву… Не знаю, что это — любовь или что другое…

— Сынок!.. — ахнула мать. — Ты это серьезно говоришь?

— Да, мама! Для Амаль я готов день и ночь таскать камни, рубить скалы, копать канавы. Я могу от зари до темноты петь о ней.

— Тихо, тихо, сын мой… — Биби прижала ладонь к его губам. — Нас услышат.

Надир отстранил ее руку.

— Хорошо, я буду говорить тихо. Только выслушай меня спокойно. — И, понизив голос, он с жаром продолжал: — Знай, что Гюльшан для меня, как сухая трава на пути каравана. Моя роза — Амаль! Уезжая в горы, ты просила меня не петь, и я исполнил твое желание, а теперь не могу молчать, мне душно без песни. Буду петь только для моей Лейли. Ты моя мать, ты вскормила и вырастила меня. Но я люблю ее, как любил тебя мой отец! — Он схватил руку Биби и прижал ее к своим губам. — Ну, что я могу сделать с собой, прости меня, не сердись…