Хаим Граде - Синагога и улица

Его лицо морщилось от горя и напряжения. Все поняли, что это его окончательное решение. Даяны не забыли, что, помимо нынешнего единственного случая с грайпевским раввином, глава раввинского суда никогда не навязывал им своего мнения. Его приближенные-фанатики тоже помнили, что раввин по своей природе человек деликатный, считающийся с заботами и нуждами каждого. Никто не хотел причинять ему еще большие страдания возражениями, поэтому все молча поднялись и ушли. Однако на улице все заговорили между собой о том, что реб Мойше-Мордехай не проявит по отношению к своей жене той твердости, которую праведник Мордехай проявил по отношению к царице Эстер, когда та передала ему, что ничего не может сделать в связи угрозой, нависшей над евреями. Мордехай предостерег ее тогда: «Не думай, что ты одна спасешься в доме царском из всех Иудеев!» [276] Эстер, 4:13. В данном случае подразумеваются также дальнейшие слова Мордехая: «Если ты промолчишь в это время, то свобода и избавление придет для Иудеев из другого места, а ты и дом отца твоего погибнете. И кто знает, не для такого ли времени ты и достигла достоинства царского?» (Эстер, 4:14). Но сколько бы претензий к реб Мойше-Мордехаю ни было у его даянов и приближенных, они в тот же вечер рассказали в своих синагогах, что городской раввин уступает грайпевцу ради мира. Однако Гродно должен спрятать в землю голову от стыда, что променял своего знаменитого во всем мире гаона на какого-то там проповедника. Тут и там находился какой-нибудь еврей, который спрашивал:

— А почему Гродно не может позволить себе двух городских раввинов?

Однако большинство обывателей утверждали, что им и в голову не приходило вдобавок к существующему господину этого места назначить еще одного городского раввина.

Старосты и прихожане Каменной синагоги тоже отнюдь не обрадовались вести о своей победе.

— Ша! — кричали они мальчишкам, которые по обычаю стучали, трещали трещотками и стреляли из пугачей при упоминании имени Амана во время чтения Свитка Эстер. У синагогальных старост и так гудело и щелкало в ушах от того, что они унизили великого мудреца Торы. Они не ожидали, что реб Мойше-Мордехай так быстро уступит, да еще и предупредит своих приближенных, что, если они продолжат войну, он вообще откажется от места гродненского городского раввина. Члены правления Каменной синагоги поздравили грайпевского раввина с такими вытянутыми физиономиями, будто он ради своей чести убедил их пойти на самое гнусное преступление. Братья Кенигсберг даже не поздравили отца. Читая Свиток Эстер, они стояли рядом с ним и молчали, как будто пребывали в трауре. Реб Ури-Цви ушел домой с пылающим лицом, в глазах у него стояли слезы, комок застрял в горле. Он ткнул в Переле пальцем:

— Ты во всем виновата, ты! Реб Мойше-Мордехай уступил во всем и своими уступками унизил меня больше, чем его молодые приближенные своими криками во время проповеди в Городской синагоге. Теперь весь город знает, что это не реб Мойше-Мордехай подсылал крикунов, а ты подстрекала меня и остальных.

Реб Ури-Цви продолжать кричать, что мудрецы Торы будут его теперь избегать. Старосты Каменной синагоги тоже уже раскаиваются. Даже его сыновья стояли рядом с ним в синагоге онемевшие и пришибленные новостью, что гродненский раввин отказывается от борьбы за свою честь.

Переле ожидала этой победы. До нее доходили слухи, что гродненская раввинша требует от своего мужа уступить. Когда Переле посреди недели зашла в лавку, женщины с видом святош, поджимая губы, рассказывали ей, какая праведница гродненская раввинша Сора-Ривка и как она всегда пренебрегала почетом, особенно с тех пор, как пребывает в трауре по своей единственной дочери. Этим обывательницы хотели сказать, что грайпевская раввинша, дожив до радости от своих детей и внуков, к тому же хочет теперь, чтоб люди ей кланялись. Грайпевская раввинша выслушала это со сладкой улыбкой и вернулась из лавки размеренным шагом. В субботу она пришла в женское отделение синагоги, наряженная в свое длинное платье с закругленым турнюром из проволочной сетки. На голове у нее был традиционный платок, закрывающий лоб, украшенный жемчугом. Молилась она по своему маленькому молитвеннику с золотым обрезом с таким уважением к себе самой, как будто показывала пример, как должна держать себя настоящая раввинша. С тем же достоинством она держалась теперь с мужем. Она говорила, пренебрежительно повернув голову, что он ввалился, как растрепанная напуганная баба, вместо того чтобы пожелать ей веселого праздника Пурим.