Хаим Граде - Синагога и улица

— Ребе, я пришел к вам, чтобы вы дали мне устав покаяния.

Раввин лишился дара речи. Раввинша, стоявшая в стороне и смотревшая на незнакомца, вдруг закричала:

— Пьяница! Комедиант! Сию же минуту убирайся из нашего дома, иначе я вызову полицию!

Незнакомец не рассердился, но и не испугался и не стал оправдываться. Он только посмотрел на хозяйку с небрежной, немного растерянной улыбкой пойманного вора, знающего, что его отпустят, и неверными шагами вышел из дома.

— К реб Мойше-Мордехаю Айзенштату приходят в колель сыны Торы, чтобы учиться, а к тебе приходит бродяга, комедиант. По его роже видно, что он жулик, а ты смотришь на него так, как будто это сам сэр Мозес Монтефиоре [283] Сэр Мозес (Моше-Хаим) Монтефиоре (1784–1885) — знаменитый британский еврейский финансист, филантроп и общественный деятель. . Ты разве не понял сразу, что это пьяница, который хочет красивыми словами выпросить деньжат на бутылку водки? — бушевала Переле, а муж смотрел на нее с такой растерянностью и почтением, как будто она демонстрировала мудрость, достойную царицы Савской. Ведь вошедший на самом деле выглядел как святой отшельник в пустыне в библейские времена, но, несмотря на это, его мудрая жена сразу же поняла, что он проходимец.

В другой раз пришли двое посланцев Святой земли, которые собирали пожертвования для ешивы «Эц Хаим» [284] Существующая до сих пор ешива «Эц Хаим» («Древо жизни» — др.-евр. ) была основана в 1841 г. главным ашкеназским раввином Иерусалима Шмуэлем Салантом, уроженцем города Белосток в Российской империи. в святом городе Иерусалиме.

— Вы действительно из Эрец-Исроэл? — спросила Переле.

— Мы из Барановичей, но у нас есть письмо от иерусалимских раввинов, что мы собираем деньги для их ешивы, — ответил один из визитеров, высокий худой еврей в длинном раввинском пальто.

Он держался очень важно, у него было честное строгое лицо с прямоугольной сивой бородой старшего служки городской синагоги. В отличие от него, второй посланец был низким жирным еврейчиком в измятой рубахе с галстуком и в пальто с бархатным воротником. У него были длинные руки, как будто специально созданные, чтобы хватать и рвать, его седая острая бородка была подстрижена, губы были толстые, а в глазах играла улыбочка человека, не боящегося отказа. Переле сразу же возненавидела его за его манерные словечки и за то, что у него язык был как помело.

— Вы не узнаете меня, раввинша? Я уже имел честь навестить вас в Грайпеве. Но теперь вы гродненская раввинша и должны оказать большую поддержку иерусалимской ешиве «Эц Хаим». Вторая гродненская раввинша и ее муж реб Мойше-Мордехай Айзенштат всегда дают щедрые пожертвования. Спросите у него, — сказал он, указывая на своего спутника с честным, богобоязненным лицом. Однако Переле ограничилась небольшим подаянием и кисло ответила:

— Городской проповедник не получает долларов из Америки, чтобы раздавать пожертвования, как реб Мойше-Мордехай Айзенштат. Мы даем свои собственные деньги. Идите себе, евреи, идите и будьте здоровы.

Когда визитеры вышли, Переле скривилась так, словно у нее болел живот, и сказала мужу, что ее можно поздравить — первым назвал ее «гродненской раввиншей» какой-то льстивый еврей, который и глазом не моргнет, если ему в лицо бросить дохлую кошку. Она даже не удостаивается чести, чтобы ее дом посещали достойные бедняки, обедневшие обыватели.

— И точно так же, как не приходят в гости, к тебе не приходят и на суд Торы или за советом, — крикнула она мужу сухим голосом, который прямо щелкал, как выкипевший чугунок на огне.

Реб Ури-Цви съежился: да что она от него хочет? На суд Торы и за советами ходят в комнату заседаний раввинского суда, а она ведь ему велела не приходить туда!

— Теперь ты больше не такой даян, как все прочие. Теперь ты городской проповедник и гродненский раввин, как и реб Мойше-Мордехай Айзенштат, и ты должен ходить на заседания раввинского суда и высказывать там свое мнение, — закричала Переле вне себя, и реб Ури-Цви снова удивился: кажется, такая низенькая и совсем уже не юная… Чуть что, она заболевает, лежит на диване и стонет от головной боли. Тем не менее в ней — не сглазить бы — больше пыла, чем в нем и во всех их детях вместе взятых. А как она разбирается в тактике ведения войны — ну прямо генерал! Сначала она толкала его в раввинский суд, потом приказала туда не ходить, а теперь снова хочет его туда отправить.

Реб Ури-Цви вернулся домой из комнаты заседания суда и рассказывал о чудесах: его принимают там с почетом, усаживают во главе стола, по каждому вопросу реб Мойше-Мордехай спрашивает его мнение. Переле ощутила в сердце радость: «Твой бывший жених делает это ради тебя!» Она верила в это, хотя логика подсказывала ей, что городской раввин — умный человек, что он не хочет конфликта с городским проповедником, поскольку такой конфликт может принести ему только новые неприятности. В другой раз реб Ури-Цви пришел взволнованный тем, что во время суда Торы между двумя крупными торговцами реб Мойше-Мордехай обратился к нему со словами: «Давайте спросим нашего главного даяна!» Переле снова почувствовала, как сердце трепещет в ее груди от радости: «Твой бывший жених делает это для тебя!» Но тут же она подумала, что, с другой стороны, если ее муж сам ничего не может добиться, необходимо его подталкивать. Даже бывший противник уже подталкивает его. С холодным молчанием и опущенными глазами она слушала, как муж истолковывает слова реб Мойше-Мордехая: