Андрэ Моруа - Прометей, или Жизнь Бальзака

Наконец в тихий майский вечер они прибыли в Париж. Утром этого самого дня старуха мать покинула дом и уехала в фиакре, предварительно украсив, по приказанию сына, жардиньерки цветами и поставив в вазы кустики капского вереска. В сумерки на улице Фортюне остановилась дорожная карета. Из нее, задыхаясь, вылез почти слепой мужчина, изнуренный двухдневным перегоном и бессонницей, а за ним - все еще красивая женщина. Кучер позвонил. Никакого ответа. В доме, однако, жили, в окна видно было, что все комнаты освещены и украшены цветами. Несмотря на долгие и громкие звонки, никто не вышел отворить дверь. Прибытие, которое Бальзак хотел обставить столь торжественно, походило на дурной сок. Среди ночи кучеру пришлось идти к слесарю Гримо, проживавшему на улице Фобур-Сент-Оноре в доме N_175. Когда же наконец супругам удалось войти в особняк, так любовно убранный, они убедились, что на Франсуа Мюнха, их слугу, внезапно напало буйное помешательство. Он все разгромил в доме, потом забаррикадировался. Чтобы сдать его в больницу, надо было дождаться рассвета. Расплатившись со слесарем, с кучером и отпустив обоих, Ева ушла к себе, в красную спальню, а Оноре к себе, в голубую спальню. Последний лоскуток шагреневой кожи, лежавший в его жилетном кармашке, стал совсем маленьким - не больше лепестка розового подснежника.

XLI. НАВСТРЕЧУ СМЕРТИ

Когда дом построен, в него входит Смерть.

Турецкая пословица

"Бильбоке доехал в таком ужасном состоянии, в каком ты никогда его не видела. Он ничего не видит, не может ходить, то и дело теряет сознание", писала Ева своей дочери Анне. Бальзак не в силах был подняться с постели, жена сидела возле него. На следующий же день после его возвращения доктор Наккар навестил своего пациента и друга. Испуганный состоянием больного, он тотчас потребовал созвать консилиум, который и состоялся 30 мая. Врачи предписали пустить кровь или поставить кровососные банки, давать слабительное и мочегонное; предписали избегать всяких волнений, говорить мало и вполголоса.

В заметках доктора Наккара говорится и о его личном впечатлении. У него уже не было никакой надежды. Бальзак внешне так изменился, что эта перемена ни от кого не могла укрыться. "А уж тем более от врача, который пользовал, изучал и любил больного с детских его лет. Каким зловещим признаком была для него эта перемена!" Наккар установил, что болезнь сердца развилась и приняла новый, роковой характер. Бальзак задыхался, говорил отрывисто, прерывающимся голосом. Однако в течение нескольких дней надеялись, что лечение и отдых улучшат - хотя бы временно - его состояние.

Госпожа де Бальзак сохраняла олимпийское спокойствие, очень подходившее к ее челу Юноны. В письме от 7 июня к "возлюбленной дочери, дитяти своего сердца" она со странным равнодушием сетует, что не может "избавиться от бивуачных порядков в доме, отчего уходит так много времени, и притом досаднейшим образом".

Бальзак, почти совсем потерявший зрение, диктовал жене свои письма. Эта работа, медицинский уход, домашние хлопоты так поглощали хозяйку дома, что она едва урывала в сумерки минутку, чтобы походить в садике "между кустами цветущей сирени и отцветающего ракитника" и подумать о своих детях, "погружаясь мыслями в даль грядущего".

Когда Ева де Бальзак говорила в письмах о своем желании "жить в уединении с двумя своими дорогими детками", была ли у нее уверенность, что ее мужу недолго осталось жить? Такого впечатления не создается. "Лечение, - говорит она, - дало прекраснейшие результаты. Бронхит прошел, глаза начинают видеть, обмороки прекратились; припадки удушья случаются все реже". Но госпожа де Бальзак не может отойти от своего больного. Ей даже некогда съездить в монастырь, навестить Лиретту Борель, в монашестве именуемую сестрой Марией-Доминикой. Ева - преданная сиделка.

Преданная и мужественная. Она стойко переносит перемену в условиях жизни, усталость и тревогу.

"Никогда я не чувствовала себя так хорошо. Воздух Франции очень полезен для моего здоровья... Я наконец познакомилась со свекровью; так как обязанности сиделки не дают мне выходить из дому, она сама приехала навестить сына; здоровье ее совсем поправилось, а что касается ее самой, то, между нами будь сказано, это elegantka zestarzala [престарелая щеголиха (польск)], вероятно, она была очень хороша собой... К счастью, она не так уж часто будет требовать от нас внимания и почтения, ибо на лето уехала в Шантильи. Дочь мне больше нравится, очень маленькая, кругленькая, как шарик, но у нее есть и ум и сердце. Муж ее прекрасный человек, а девочки просто прелесть".