Рамон Меса - Мой дядя - чиновник

Дон Бенигно залился краской.

— Сеньор, — пролепетал он, — ваша милость знает, что никто здесь не относится к своим обязанностям ревностнее, чем я, но у меня не хватает времени на…

— Именно поэтому, — прервал его дон Хенаро, — я с такой охотой плачу деньги этим людям и таким образом освобождаю вас от лишней работы. Поймите, вы сами вынудили меня сказать обо всём: я ведь хотел скрыть это ото всех и тем более от вас.

— О, благодарю, благодарю вас, ваше превосходительство. Простите меня, лишь моя собственная глупость помешала мне сразу понять вашу деликатность.

Дон Хенаро пожал ему руку и, улыбаясь, промолвил:

— Единственно, чего вам недостаёт, дон Бенигно, так Это терпения. Уж очень вы вспыльчивы. А в остальном ваша порядочность и аккуратность стяжали вам уважение всех, кто вас знает… и в особенности моё.

После таких речей дон Бенигно дня на два утихомирился, на третий же снова принялся за старое, проклиная тот день и час, когда ноги притащили нас сюда. При этом досталось не только нашим ногам, но и многому другому.

Справедливость требует заметить, что с соизволения дона Хенаро мы изрядно злоупотребляли терпением несчастного старика, в чём позднее я горько раскаивался. Дону Бенигно приходилось работать там же, где мы перетряхивали папки, — у него не было другого места. В комнате стоял большой стол, за ним сидел дон Бенигно и, не разгибая спины, писал и писал до самой последней минуты присутственного дня. Старик будто попал в стан врагов. Шум, пыль и особенно наши издевательства сделали его жизнь невыносимой.

Наша основная и наиболее важная обязанность заключалась в том, чтобы портить ему кровь, и, ей-богу, мы великолепно справлялись со своей задачей. Кое-кто укоризненно спрашивал нас:

— Что вам за охота изводить несчастного старика?

— Сеньор, — отвечали мы в таких случаях, — мы же не заставляем его беситься. Дон Хенаро прислал нас сюда навести порядок. Разве вы не видите, в каком плачевном состоянии здесь дела? Просто у дона Бенигно ужасный характер, поверьте, сеньор, отвратительный!

После подобных ответов все уходили с полным убеждением в нашей правоте. Лишь в редких случаях лицо вопрошателя не смягчалось при первом же упоминании имени дона Хенаро, после чего собеседник немедленно начинал прилагать все усилия к тому, чтобы мы забыли о заданном вопросе. Имя дона Хенаро было не просто убедительным аргументом, а настоящим талисманом.

Так приказал дон Хенаро? Тогда молчок. Дон Хенаро есть дон Хенаро, а мы все — лишь его пророки.

При встрече с нами всемилостивейший сеньор долго пожимал нам руки и с лукавой улыбочкой осведомлялся:

— Ну, как поживает наш старикан?

— Совсем из себя выходит, — отвечал мой дядя.

— Отлично, продолжайте в том же духе, — подбадривал нас добрейший дон Хенаро.

Дону Бенигно было под семьдесят. Среднего роста, с совершенно седой бородой, очень худой и опрятный, всегда в белом — от галстука до носок, — всегда наглаженный.

Щепетильный в вопросах чести, справедливый, добросовестный, неподкупный, он ни разу за всю свою службу не дал повода даже для упрёка. Как не могут самые яростные ураганы вырвать крепко вросшие в землю пальмы, так и дона Бенигно не могли сбросить с его кресла никакие бури, бушующие каждый раз при падении очередного министерства и сметающие всех до единого служащих государственных учреждений. Вот какое редкостное уважение к себе завоевал он своими исключительными достоинствами.

Кроме всего прочего, в учреждениях всегда необходим добросовестный и толковый человек, который обучал бы новичков, поступающих на службу без самого элементарного представления об ожидающей их работе. Для подобных поручений никто не подходил лучше дона Бенигно, тем более что его политические взгляды были никому не известны. Говорил он очень мало, зато в сердцах часто кричал и безумно нервничал, когда ему досаждали.

Все, кому доводилось бывать в канцелярии, с любопытством и уважением взирали на пожилого человека с благородным лицом, который усердно писал, не отрываясь от работы и делая лишь самые необходимые движения: перекладывал документы, сгибал листы бумаги и обмакивал перо в чернила. Он походил па восковую фигуру; в его размеренных движениях было что-то механическое,

Единственным недостатком дона Бенигно была его раздражительность. Бедняга, замурованный в битком набитой бумагами комнатушке, болезненно переживал каждую такую вспышку гнева, ранившую его до глубины души. Поэтому состояние раздражительности стало обычным для нервной системы дона Бенигно: муха, трижды пролетевшая мимо, клякса, посаженная на лист во время писания, отпечаток сальных пальцев на бумажке, — словом, любая мелочь могла привести почтенного старика в сильнейшее возбуждение.