Рамон Гомес де ла Серна - Чудища, призраки, колдуньи. Из книги «Гойя»

Рамон Гомес де ла Серна(1888–1963) — испанский писатель, публицист, с 1936 г. жил в Аргентине. Автор романов «Отпечаток» (1914), «Цирк» (1924), сборника новелл «Необыкновенный доктор» (1921; рус. пер. 1927), киноромана «Киноландия» (1924; рус. пер. 1927); в «ИЛ» (1982, № 10) напечатаны его грегерии. Перу Р. Гомеса де ла Серны принадлежат также романизированные биографии испанских художников Эль Греко, Д. Р. Веласкеса, Ф. X. Гойи. Глава из книги о Гойе (1928) предлагается вниманию читателя в этом номере.

У Гойи колдуют расхристанные старухи со сверлящим взором — те самые, что наводят ужас в нищих предместьях, мелькая в дверных проемах своих грязных лачуг.

Во времена Гойи эти замызганные притоны начинались едва ли не у Пуэрта-дель-Соль, а нищета грозила каждому.

Старухи, глядящие вслед художнику, — ведьмы, властвующие над жизнью.

Визгливые, навязчивые, прожорливые ведьмы в старости всегда безобразны. Вечно они спешат с пузатыми кувшинами к реке клеветы и лжесвидетельствуют, не упуская случая.

Гойя видел их глаза в глаза — это они, снуя вокруг, наводили на него порчу. Он знал их в лицо и потому выволок на всеобщее поношение из смрадной человечьей кучи, из общего могильного рва, куда угрюмое чудище — старость — затащило суеверную юность.

Всегда у Гойи эти старые шептуньи — ше-по-ту-ньи — шныряют вблизи молодых.

Эти адские вестницы, жрицы мести, ворожеи и колдуньи неустанно вредят красоте, губят счастье и рушат доверие.

Злое горение жизни, ее ядовитое цветение и черный наговор воплотил в них Гойя.

И душевную низость. У Гойи, как и впоследствии у Ларры [1] Марьяно Хосе де Ларра-и-Санчес де Кастро (1809–1837) — испанский писатель-романтик. (Здесь и далее прим. перев.). , всегда ощутимо отвращение к сводням.

Надменные гордецы, недоумки, болваны, юные сумасбродные ветреницы… И как апофеоз всего этого мелкого зла — те, в ком оно сгустилось и закаменело: проваленные жадные рты, грызущие свои же собственные тощие руки, кости, раздирающие сморщенную желтую кожу, — вот они, ведьмы, средоточие земного раздора, губительной женской сущности.

Гойя знает, что это они, ведьмы, жабье отродье, примешивают к жизни и ржу, и ярость, и азарт; это они толкают к самому краю, манят во тьму, склоняют к самой черной неблагодарности, подлым обманам, измене.

Это они на радость завистницам расставляют красавицам ловушки, смущают их дурными советами, стравливают людей, сеют раздор. Главное — взбаламутить, изгрязнить жизнь, заронить семена страха, разбудить бурю и преподать нам очередной горький урок: нет верности на земле! Вот она, беззубая ведьмина радость!

В те времена инквизиция еще свирепствовала и наводивший ужас трибунал, клонясь к упадку, еще выносил приговоры последним своим жертвам — этим жутким старым курицам, продавшим, по слухам, душу дьяволу.

Щербатые рты реликтов, дряхлых врагинь прогресса, все еще мелькали и в больших городах, и в самых жалких городишках, и нигде прогресс не давал им спуску.

Многое можно сосать

В подписях, Гойи к своим офортам ирония смешана с ужасом. Вот он рассуждает о нечистой силе: «Известно, что это племя показывается только ночью, во тьме. Никто до сих пор так и не разузнал, где они прячутся днем.

Когда рассветет, мы уйдем

Тебе не уйти

Поддувает

Если б кому-нибудь удалось обнаружить их убежище, поймать хоть одну тварь и засадить ее в клетку, чтобы показывать по утрам на Пуэрта-дель-Соль, он бы и думать забыл о некогда желанном наследстве».

До Гойи художники не давали такой воли своему воображению, у него же все несусветное, парадоксальное, осененное смертью не просто живет, но трепещет на холсте. Пристрастие к пляскам смерти — вообще отличительная черта испанского духа.

Гойя идет на бой с ведьмами потому, что видит в них воплощение тех пороков, что ужасали его в иных совсем еще не старых женщинах, — о них он не хочет упоминать. Ведьмы представляются ему жрицами неискоренимой низости — не зря же они готовы осмеять и втоптать в грязь все, чем живет душа.