Натали Де Рамон - Пропуск в райский сад

Серебристо-голубоватый, невесомый и плотный одновременно. Очертания предметов графичны, но словно бы лишены объема. Высокая кровать, на которой лежит Бруно, будто вот-вот взлетит над полом. Лицо Бруно кажется безжизненным, но я вижу, как чуть подрагивают его веки и уголки губ. Он весь опутан проводами и трубками, змеящимися к приборам, на экранах которых разноцветными молниями бегут показания, всеми своими электрическими силенками борясь с монохромом бесстрастной луны.

Дверь открывается — прямоугольник желтого света из коридора, а в нем — Лола со шваброй и ведром. Щелчок выключателя, и лунный свет изгнан мощными люминесцентными лампами. Они гордо гудят о своей победе. Вдобавок Лола бухает тяжелым ведром о пол, звучно плюхает в него швабру и принимается сверхъестественно шумно возить ею по линолеуму, нарочито грохая обо все ножки и углы.

— Лола, пожалуйста, потише, — говорю я. — Ему нужен покой.

— Он и так, считай, покойник. — Она хмыкает и презрительно кривится. — Добилась своего?

— Как ты можешь? Он очнется и скажет правду!

— Не очнется, — хмыкает Лола и начинает проворно отключать от Бруно все приборы.

— Не смей! Что ты делаешь?! — кричу я и хочу ей помешать, но не могу даже шелохнуться.

— Ха-ха-ха! — Фантомасом хохочет девчонка, выдергивая провода. — Ха-ха-ха!..

— Не смей! Не смей!..

— Все, все, все… — Голос Марка. — Успокойся. Это только лишь сон.

Я почувствовала прикосновения его рук, с силой выдохнула и открыла глаза. И сразу опять зажмурилась — прямо мне в лицо била светом полная луна. Я села на кровати и даже провела руками по лицу, будто луна могла оставить на нем след.

— Проснулась? — спросил Марк, подбираясь ко мне поближе и обнимая. — Все хорошо?

— Это луна. — Я еще раз неприязненно отерла лоб и щеки. — Терпеть не могу луну!

— Задернуть шторы?

— Подожди! — Я удержала его за руку. — Слушай, а вдруг Лола проберется в больницу и отключит Бруно от приборов?

Марк улыбнулся. Его голова и плечи загораживали от меня луну, и ее свет мягким ореолом окутывал контуры его темной, погруженной в тень фигуры. Я почти не видела его лица, но знала, что он улыбается.

— Ты сейчас такая красивая! — Его рука перехватила мои пальцы, ласково чуть сжала. — Просто необыкновенная в лунном свете! Почему ты не любишь луну?

— При чем здесь луна? Ты не слышал, что я сказала? Вдруг Лола пробе…

Он неожиданно накрыл мои губы своим ртом и стал целовать, а его рука оказалась под одеялом и уже гладила мой живот. Через шелковую рубашку его ласковые прикосновения были как-то по-особому нежны.

— Не холодно? — отстраняясь и откидывая одеяло, прошептал он. — Сняла бы ты ее!

— Рубашку?

— Не луну же! — И его губы опять целовали мои, а его руки поднимали все выше мою рубашку.

— Марк, ну что ты еще придумал? — Я увернулась от его губ. — Ну зачем? Я не хочу…

— Хочешь! Хочешь! — Он поцеловал меня еще раз. — Ну-ка, подними руки! — Еще один поцелуй, и рубашка улетела куда-то. — Вот. Вот. Так хорошо. Не опускай руки! Закинь их за голову. Облокотись на них.

— Ну, Марк!.. — протянула я, но он смотрел так, что не послушаться я не могла. — Марк, ну я сейчас совсем не гожусь на роль натурщицы. Марк…

— Молчи… Молчи… — Снова поцелуи, и прикосновения его груди к моей. — Ничего не говори. Ты так прекрасна! Прекраснее полной луны! И вообще, нашей дочке пора познакомиться с Селеной, госпожой Луной!

Он поцеловал мой живот, еще и еще, его губы мягко скользили, обдавая теплым дыханием. Потом он приложился ухом к нему и прошептал, почти касаясь ртом:

— Ау, крошка! Это папа! Слышишь меня? Смотри, это луна! Она завидует красоте твоей мамы! А ты будешь еще прекраснее!

Я вдруг почувствовала приближение слез.

— Марк, хватит! А то я разревусь! Ой… Слушай, она завозилась! Она точно услышала тебя…

— Ну да! Не отвлекай ее! Пусть познакомится с луной!

Но мои слезы все-таки потекли — тихо-тихо, без всякого всхлипывания. И я испытывала необыкновенное облегчение, хотя дочка, прямо скажем, активно вела себя в моем животе.

— А тебе не больно? — забеспокоился Марк, наблюдая, как живот вздымается то тут, то там.

— Не особенно. Просто такое странное ощущение: кто-то толкается изнутри.

— А тебе это не вредно? А ей?

— Она все-таки живой человек. Надо же человеку двигаться.