Георгий Вайнер - Райский сад дьявола

— Жди! — доброжелательно-снисходительно сказал мне помощник министра Коновалов и еле заметно подмигнул, чуть смежив пронзительное око ласкового нахала и неукротимого прохиндея. Вообще-то ему здесь не место — Коновалова надо содержать в Парижской палате мер и весов, где он с одного взгляда безошибочно определял бы удельный вес визитеров, их ценность и вектор карьерного движения — вверх или вниз.

— Не знаешь — ждать долго? — спросил я.

— А кто ж это может знать? — засмеялся Коновалов и кивнул на министерскую дверь. — Не царское это дело — поверять нам, винтикам-болтикам, свои тайны… Ты тут лишнего не отсвечивай, иди покури пока, я тебе свистну…

Коновалов отправился в кабинет министра, и на лице его были одновременно запечатлены державная озабоченность и готовность выполнить любое задание родины. Или его шефа. Этакая усталая и бодрая скорбь всеведущего столоначальника — «счастливые столов не занимают!». Сейчас он будет подъелдыкивать при решении моей судьбы. Наверное, это и есть царское дело — решать чужие судьбы.

А я отправился погулять в коридор, уныло раздумывая о том, что ни одного царя видеть мне не довелось. Зато я знал двенадцать министров. Честное слово!

Двенадцать министров внутренних дел. Ох, недюжинные были ребята!..

Я вспоминал их, глядя на огромную гранитную стелу в небольшом холле, как бы мемориальной прихожей перед приемной министра. На полированном винно-красном Лабрадоре были узорно выведены золотыми письменами их незабываемые имена.

Конечно, имена не только этих двенадцати всегда чем-то разгневанных мужчин, которых я знал лично, а всех пятидесяти восьми верховных охранителей общественного порядка в нашей неспокойной державе за последние двести лет.

Начиная с Виктора Павловича Кочубея, заступившего на боевую вахту в сентябре 1802 года — внука того самого знаменитого Кочубея, на которого так ловко слил компромат коварный и сластолюбивый гетман Мазепа. Пришлось тогда нашему крутому и мнительному государю Петру Алексеевичу замочить Кочубея наглухо — не министра, конечно, а его деда, который был богат и славен, хочь убей. Потом царь, естественно, очень огорчался, что подверг своего верноподданного полковника необоснованным репрессиям, даже через комиссию по реабилитации выхлопотал ему полное оправдание, да только голова не шапка — снявши, не воротишь. Вот и пошло с тех пор, поехало! Выяснилось неожиданно, что для такой нормальной штуки, как поддержание правопорядка в стране, а попросту говоря — проживания людей в мире и согласии, да еще при полном благоволении во человецех, надо валдохать народонаселение по-черному, и совершенно нет никакой возможности поддерживать этот долбаный общественный порядок без кнута и плахи, без острогов и расстрелов, без стукачей и держиморд!

И министры наши, знатоки внутренних органов Российской империи, главные генерал-полицмейстеры, души голубиные, взяли на себя эту ношу неподъемную.

Совестью порадели, и умом потрудились, и сердцем намаялись они, работая с людишками нашими каторжными, которых и дубьем по башке не отучишь пить, воровать, бесчинствовать и душегубничать.

Но за короткий срок — всего-то век с небольшим — выяснилось, что в конструкции этого манкого вожделенного кресла, щедро декорированного золотом погон, сиянием орденов, суетой холуев, денежным достатком и громадной, просто ни с чем не сравнимой властью, заложен какой-то странный, подлый, противный порок — оно существовало по законам балаганного аттракциона «Колесо смеха».

Всегда вначале было почетно, приятно и весело, но каждый день колесо крутилось все быстрее, и на его скользкой от крови и слез горизонтали все труднее было удержаться — сановник неостановимо сползал к закраине вертящегося политического круга, к пропасти, позору, погибели и забвению, и не за что было уцепиться, и веселое колесо страшного бытия незаметно и неостановимо перепалывало смех в плач.

То грозная царская опала, то бомбы народовольцев, то ворошиловский стрелок Богров превращает оперный театр в учебный тир. И дольше века длилась эта жуть — пока не пришла, слава Богу, советская власть!