Болеслав Прус - Эмансипированные женщины

Слушая эти речи, пани Ляттер чувствовала, что в ее сердце потухает прежняя ненависть к мужу и место ее занимает беспокойство.

"Это благородный человек, - подумала она, - но зачем он ко мне приехал?"

Глава двадцать шестая

Изгнанника удерживают, но он уходит

Гость морщил и потирал лоб с явным замешательством.

- Какие же у тебя намерения? - краснея, робко спросила пани Ляттер. Экс-супруг посмотрел на нее с удивлением. За минуту до этого она называла его "сударем", а сейчас обращается на "ты"...

- Так вы не получили моего декабрьского письма? - спросил он.

- Ты можешь сейчас рассказать мне его содержание.

- Ах, да. Что ж, так и придется сделать, - ответил гость и машинально достал портсигар.

- Ты хочешь курить? - спросила пани Ляттер почти смиренно.

- Нет, нет! - сказал он. - Жаль, что мое письмо пропало.

- Разве в нем были какие-нибудь документы?

Гость не ответил. Он опять потирал лоб.

- Вы не знаете, - сказал он вдруг. - У меня сын... Ему десять лет, это очень красивый и хороший мальчик. Прекрасный мальчик!

У панк Ляттер потемнело в глазах.

- Зовут его Генриком, - продолжал гость. - Когда он задумывается, у него такой печальный взгляд, что я порой трепещу за него: откуда у ребенка эта печаль и что она сулит? Но это минутная печаль. Вообще же он веселый мальчик. Ах, каким он умеет быть веселым! - прибавил гость, глядя на пани Ляттер.

- Мне будет приятно обнять твоего сына, - ответила она сдавленным голосом. - Жаль, что ты не привел его.

- Из Вашингтона? - удивился гость. - Он ведь остался с матерью.

Пани Ляттер побледнела.

- В этом, сударыня, и кроется причина моего появления здесь...

Однако ему трудно было приступить к делу: он ерзал на стуле и явно опять отошел от главного предмета разговора.

- Я, видите ли, один из главных агентов завода сельскохозяйственных машин и орудий Вуда. До сих пор я ездил по Америке, но в этом году, желая побеседовать с вами, взял на себя комиссию в России. Дела настолько срочные, что завтра я должен уехать, но через месяц я вернусь и побуду здесь подольше. А тем временем мой адвокат поможет вам уладить все формальности...

- Я тебя не понимаю... - сжимая подлокотник, прошептала пани Ляттер.

- Все это пустяки, как женщина умная, вы можете и даже обязаны пойти на это после того, что произошло между нами... Речь идет о том, чтобы вы со своей стороны подали в католическую консисторию прошение о разводе...

Пани Ляттер смотрела на него в остолбенении.

- Так ты хочешь жениться при живой жене? И я должна оказать тебе в этом содействие? Оправдались мои предчувствия! После всяких героических историй мы в конце концов дошли все-таки до преступления...

Гость снова вскипел.

- Позвольте! Должен вам напомнить, что я кальвинист, а мы венчались с вами только в католической церкви; может, я ошибаюсь, не знаю, - я еще не говорил об этом с адвокатами, - но так ли уж важен этот брак для моей церкви? Далее. Вы выгнали меня из дому, что перед судом совести равносильно разводу, особенно если принять во внимание, что после этого мы много лет жили розно. И наконец, сударыня, если бы я был менее щепетилен, то в Америке нашел бы возможность вступить в законный брак, не обращаясь к вам.

- Тогда зачем же мне просить консисторию о разводе и, может быть, даже нести расходы? - сверкая глазами, воскликнула пани Ляттер. - Возвращайся в свою Америку и стань законным двоеженцем. Женщина, которая подарила тебе сына, либо является жертвой обмана, либо...

Экс-супруг схватил ее за руку.

- Довольно! - сказал он.

Но пани Ляттер, чувствуя свое преимущество, продолжала со спокойной иронией:

- Да разве я хочу оскорбить ее? Я только говорю, что одно из двух: либо ты ее обманул, обвенчавшись с нею, либо она была твоей любовницей. Я буду очень рада, если ты подскажешь мне третью возможность.

Гость смирился.

- Прошу прощения, сударыня, есть вещи, которые представляются странными в Европе, но совершенно понятны в Америке. Моя жена... мать Генрися, прибавил он, - во время войны ухаживала за ранеными и, несмотря на свои восемнадцать лет, а быть может, именно поэтому, была сторонницей крайней эмансипации. Благородная, высокообразованная девушка, поэтичная натура, она утверждала, что истинная любовь не требует формальностей. И когда я объяснился ей в любви и рассказал всю свою историю, она взяла меня за руку и в комнате, полной раненых солдат, их родственников и сестер милосердия, сказала: "Я люблю этого человека, беру его в мужья и буду верна ему". И она была верна мне.