Болеслав Прус - Эмансипированные женщины

- Быть может, это была та задумчивость, к которой располагает наш маленький костел? Прекрасные души везде умеют мечтать...

"Как он учтив!" - подумала Мадзя, с чувством признательности слушая самого элегантного кавалера в Иксинове.

В это мгновение в сад энергическим шагом вошел потный пан Ментлевич. Увидев Мадзю, он достал из-под мышки большой предмет, завернутый в бумагу, и, подавая его, сказал:

- Настоящий торуньский пряник... Благоволите принять, это очень здоровое лакомство!

Мадзя смутилась, но еще больше смутился... сам пан Ментлевич. Он заметил, что тонкие губы Круковского сложились в улыбку, и догадался, что свалял дурака.

Держа в руке злополучный пряник, он не знал, что с ним делать. Губы у него дрожали, глаза остановились, лоб покрылся потом.

"Как он, бедняга, обескуражен!" - подумала Мадзя и, беря у Ментлевича пряник, сказала:

- Большое спасибо! Вот приятная неожиданность! Я ведь очень... люблю этот пряник!

Глаза Ментлевича сверкнули торжеством, а пан Круковский, тонкий наблюдатель, подумал:

"Не женщина, ангел! Она или никто!"

Пан Ментлевич оживился.

- Чудный день, - сказал он, чтобы еще раз не дать маху и помешать Круковскому начать разговор. - Восхитительный день, не правда ли, сударыня?

- Да...

- Не пройтись ли нам того... по саду? Восхитительный сад! Позвольте предложить, - одним духом выпалил Ментлевич, демонстративно подавая Мадзе руку.

На этот раз Мадзя в изумлении раскрыла глаза, а пан Круковский, изысканный кавалер, закусил губы.

- Ах, - невольно ахнул пан Ментлевич, догадавшись, что попал впросак. Он остановился, изогнув руку, так и не зная, то ли подать ее, то ли отступить, и лоб у него весь покрылся необыкновенно крупными каплями пота.

- Что ж, давайте пройдемся, - ответила Мадзя, торопливо подавая ему руку.

А про себя сказала:

"Бедняга не умеет держать себя в обществе! Какие он, наверно, испытывает муки!"

И на этот раз ее жалостливое сердце исполнилось нежности к пану Ментлевичу.

Но тут на садовой дорожке послышался шелест дамского платья. Это бежала в возбуждении панна Евфемия, завидев двух мужчин, из которых один был недавно, а другой должен был стать ее поклонником.

- Ах, какая ты нехорошая, какая изменница! - воскликнула панна Евфемия. - Обещала подождать, мне ведь столько надо сказать тебе, а сама гуляешь с паном Ментлевичем!

Барышни упали друг другу в объятия, а Ментлевич, воспользовавшись этим обстоятельством, отошел подальше от Мадзи, чтобы она не смогла уже подать ему руку.

"Теперь в моде ходить под руку не в саду, а только в костеле", - думал несчастный, призывая проклятия на голову Круковского.

Взявшись под руки, барышни стали быстро прогуливаться, что вынудило пана Круковского обратить взор на шахматистов, а пана Ментлевича последовать его примеру.

Глава пятая

Союзница

В конце сада под каштаном была скамеечка, куда и увлекла Мадзю панна Евфемия.

- Ну, а теперь рассказывай, какое у тебя ко мне дело? - начала она. Мы легко отделались от этих господ, - прибавила она, однако безо всякого энтузиазма в голосе.

- Как бы они не обиделись? - с испугом сказала Мадзя.

- Ах, оставь! - ответила панна Евфемия, вытягивая изящно обутые ножки и обмахиваясь каштановым листом. - Пан Круковский прикидывается, будто ко мне равнодушен, поэтому он вынужден избегать нас, ну а пан Ментлевич боится подходить ко мне при пане Круковском.

- Они оба влюблены в тебя? - спросила Мадзя.

- И они, да и другие. Этот почтовый чиновник, ну, знаешь... у него еще такая некрасивая фамилия... он голову потерял от ревности. Говорили, будто бы даже викарий... Впрочем, не будем говорить об этом! Что же ты хотела сказать мне? - закончила панна Евфемия.

- Только, Фемця, это тайна!

- Будь покойна. Да и кому же мне открывать ее?

- А твоей маме?

- Ах! - вздохнула панна Евфемия, как бы желая сказать, что мать она не посвящает в свои тайны.

Мадзя задумалась.

- Знаешь, - сказала она, помолчав, - я открою здесь начальную школу.

Панна Евфемия выронила лист, раскрыла чудные, как небо, глаза и еще больше вытянула ножки.

- Ты, Мадзя?

- Я. Что в этом плохого?

- Помилуй! - понизив голос, сказала панна Евфемия. - Ведь у нас есть уже учитель, и, знаешь, его жена... сама полет огород и... стирает белье!

- Ну и что же?

- Но ведь она работает, как служанка, в обществе ее никто не принимает.

У Мадзи сверкнули глаза и лицо вспыхнуло от негодования.

- Вот уж не думала, Фемця, что услышу от тебя такие слова! Неужели ты думаешь, что моя мама не полет огород и не стирает? Да она сама постирала мне халатик.