Болеслав Прус - Эмансипированные женщины

"Что это за старичок?.."

Ей показалось, что рядом, в клубах острых паров, лежит другая девушка, и старичок - это доктор и отец той другой.

Колокола все звонили в голове, горле, руках, одни в басовом, другие в скрипичном ключе, и говорили между собой:

- Феликс, прошу тебя, вызови Бжозовского!

- Ни за что! Я не позволю травить родную дочь!

- Ты же видишь, это...

- Легкий, совсем легкий случай!

- Тогда я пошлю за ксендзом...

- Никаких ксендзов, никаких коновалов!

- Ах, что мне, несчастной, делать! - рыдал кто-то в скрипичном ключе.

- Успокойся, ей нужен покой! Ведь и мне она родная дочь... Покой, только покой!

Она хотела ответить этим стонущим колоколам или тоскующим людям: "Я все слышу!" - но ей не хотелось разжимать губы.

Белое облако - не пары уксуса, а тонкая, нежная пелена пуха или снега, но не холодного, а теплого снега. Нет, это мотки кружев, они неприметно все развиваются, все развиваются... Вон плющ, на одном листке качается мальчик с пальчик. Прилетел воробей и хочет клюнуть мальчика в головку. Но мальчик смеется и прячет головку под листком, а удивленный воробей машет крылышками и жужжит, как пчела.

Плющ уплывает, а она... боже, как она растет! Руки и ноги уже коснулись горизонта, и горизонт бежит прочь. Она все растет, разбросавшись на беспредельном лазурном ложе, по которому плывут золотые и розовые облачка.

"Кто я? - думает она. - Ничто или одно из вон тех облачков? В самом ли деле я пани Ляттер, в самом ли деле я утопилась? А может, она вовсе не утопилась, зачем ей было топиться?.."

И когда она думает так, одно облачко, то, что застыло сбоку, принимает черты человеческого лица. Она видит увядшее женское лицо, с большими ввалившимися глазами, в которых застыла тревога. Может, это пани Ляттер? Нет, это панна Марта, хозяйка пансиона... Нет, нет, перед нею блондинка, и в волосах ее белеют седые нити. Ах, да, вспомнила! Когда-то, когда-то очень давно, эта женщина приподымала ее, вливала ей что-то в рот, клала ей что-то на голову, а порой со слезами опускалась на колени и целовала ей ноги. "Кто же это? Кто же это?.. Ведь это кто-то знакомый!.."

Увядшее женское лицо приблизилось к ее лицу, полные тревоги глаза с любовью глядели на нее, и в эту минуту на лоб больной упала слеза. Она потекла по щеке, по шее, скатилась на грудь, и - вдруг... Казалось, на пылающее тело пала обильная роса слез, холодных, целительных. И всюду, куда они падали, исчезали огонь и боль, проходило оцепенение, и с каждой слезой пробуждались мысль, память и то спокойное ощущение счастья, какое не передать человеческими словами.

Больная шевельнулась на постели, протянула влажную руку, но рука упала на грудь.

- Мама! - прошептала она.

- Ты узнаешь меня, Мадзя? - крикнула седеющая женщина. - Ты узнаешь, жизнь моя, сокровище мое! Это бог милосердный вернул мне тебя...

- Тише, матушка, тише! - послышался мягкий мужской голос.

- Посмотри, Феликс, она узнала меня, - со слезами говорила женщина. Она вся в испарине...

- Как раз сегодня я и ждал перелома. Пойдем, мать! Ей нужен покой!

Они вышли, а в сердце Мадзи проснулся страх. Она уже пришла в себя, но лишь для того, чтобы почувствовать, что с нею творится что-то неладное. Мысли путаются, слух слабеет, глаза заволакиваются туманом и тьмой. "Я умираю!" - хотела крикнуть она, но голос замер, и ее охватили мрак и бессилие.

Когда она снова проснулась, первое, что она ощутила, было радостное изумление.

"Я дома, - подумала она, - но мне снились странные сны!"

Лежа в постели, она с трудом стала озираться. Видно, раннее утро, шторы опущены, и только сквозь стеклянную дверь, между ковром, которым она занавешена, и стеной, пробивается из сада полоса света.

- Но почему я сплю в гостиной? - сказала она про себя.

Да, это гостиная. Комод, большое зеркало, занавешенное простыней, мебель, обитая синей выцветшей камкой, два окна на улицу и стеклянная дверь, которая выходит в сад. Даже фортепьяно стоит в углу, покрытое серым чехлом.

- Но почему я здесь сплю? - прошептала она.

Понемногу, словно сквозь туман, она начала вспоминать отъезд из Варшавы после телеграммы Мельницкого, сообщившего о том, что пани Ляттер утонула. (Так, значит, это была правда?..) Потом ей пришло на память, что домой она вернулась в дождливый день, что встречала ее младшая сестра, Зося, и два каких-то господина: один помоложе, другой постарше, но оба приятные. Помнится, мать, со страхом глядя на нее, спросила: "Что с тобой, Мадзя?" - а отец взял ее за пульс, посмотрел язык и велел лечь в постель.