Болеслав Прус - Кукла

Старский рассмеялся.

- Не бойся, милая кузина, не приду, пока ты сама меня не позовешь, и уверен, что ждать придется недолго. Через неделю этот чересчур благоговеющий супруг наскучит тебе и ты захочешь развлечься. Тут ты и вспомнишь повесу-кузена, который никогда не умел быть серьезным, постоянно острил, а иногда был отчаянно смел... И пожалеешь о том, кто всегда готов был тебя обожать, но никогда не ревновал, умел уступать другим, потакал твоим капризам...

- Вознаграждая себя в других местах, - докончила панна Изабелла.

- Вот именно! Поступай я иначе, тебе нечего было бы мне прощать, ты боялась бы моих упреков.

Не меняя позы, он обнял ее правой рукой, а левой сжал ее ручку, прикрытую накидкой.

- Да, кузина, - продолжал он. - Такой женщине, как ты, мало насущного хлеба уважения и пряничков обожания... Время от времени тебе нужно шампанское, кто-нибудь должен опьянять тебя, хотя бы цинизмом...

- Циником быть легко...

- Не у каждого хватает на это смелости. Спроси-ка у этого господина, мог ли он когда-нибудь предположить, что его неземное преклонение стоит меньше моих богохульств?

Вокульский уже не слышал продолжения разговора; он был поглощен другим: стремительной переменой, которая происходила в нем самом. Если бы вчера ему сказали, что он будет немым свидетелем подобной беседы, он бы не поверил; он посчитал бы, что первая же фраза убьет его или приведет в бешенство. Но когда это случилось, он убедился, что существует нечто худшее, чем измена, чем разочарование и унижение...

Что же?.. Да езда по железной дороге. Как содрогается вагон... как он мчится!.. Сотрясение поезда передается его ногам, легким, сердцу, мозгу; в нем самом все дрожит, каждая косточка, каждый нерв...

А поезд все мчится по бескрайнему полю, под исполинским сводом небес!.. И ему придется ехать еще бог весть как долго... может быть, пять, а может, и десять минут!..

Что ему Старский или даже панна Изабелла... Они стоят друг друга!.. Но вот поезд, поезд... ах, как качает...

Он боялся, что вот-вот расплачется, закричит, разобьет окно и выскочит из вагона... Хуже того: будет молить Старского, чтобы тот его спас: от чего?.. Был момент, когда он хотел забиться под диван, просить своих спутников навалиться на него, чтобы как-нибудь доехать до станции.

Он закрыл глаза, стиснул зубы, вцепился обеими руками в бахрому обивки; на лбу у него выступил пот и стекал по лицу, а поезд все раскачивался и мчался вперед... Наконец раздался свисток... один, другой... и поезд остановился.

"Я спасен", - подумал Вокульский.

В это время проснулся Ленцкий.

- Какая это станция? - спросил он Вокульского.

- Скерневицы, - ответила панна Изабелла.

Кондуктор открыл дверь. Вокульский сорвался с места. Он толкнул пана Томаша, едва не упал на противоположный диван, споткнулся на ступеньках и побежал к буфету.

- Водки! - крикнул он.

Удивленная буфетчица подала ему рюмку. Вокульский поднес ее к губам, но почуствовал в горле спазмы, тошноту и поставил нетронутую рюмку на стойку.

Между тем Старский говорил панне Изабелле:

- Ну, уж извини, дорогая, при дамах не бросаются сломя голову из вагона.

- Может быть, он нездоров? - ответила она, чуствуя смутную тревогу.

- Нездоровье, во всяком случае, не столь опасное, сколь не терпящее отлагательства... Не заказать ли тебе что-нибудь в буфете?

- Пусть принесут сельтерской.

Старский ушел; панна Изабелла взглянула в окно. Ее тревога все возрастала.

"Тут что-то кроется... - думала она. - Как он странно выглядел!"

Из буфета Вокульский прошел в конец перрона. Он несколько раз глубоко вздохнул, напился воды из бочки, возле которой стояла какая-то бедная женщина и несколько евреев, и немного пришел в себя. Увидев обер-кондуктора, Вокульский окликнул его:

- Любезный, возьмите в руки листок бумаги...

- Что с вами, сударь?

- Ничего. Возьмите в конторе какую-нибудь бумажку, подойдите к нашему вагону и скажите, что получена телеграмма для Вокульского.

- Это для вас?..

- Да...

Обер-кондуктор был крайне удивлен, однако поспешил на телеграф. Через минуту он вышел оттуда и, подойдя к вагону, в котором сидел пан Ленцкий с дочерью, крикнул:

- Телеграмма для пана Вокульского!

- Что это значит? Покажите-ка... - послышался встревоженный голос пана Томаша.

Но в тот же момент возле кондуктора очутился Вокульский, взял бумагу, спокойно развернул ее и, хотя было темно, сделал вид, что читает.

- Что это за телеграмма? - спросил его пан Томаш.