Болеслав Прус - Кукла

Едва ушел Охоцкий, как к Вокульскому явился барон; он кашлял и ежился от озноба, но улыбался.

- Красиво, нечего сказать! - воскликнул он, нервно моргая веками. Очень красиво! Как же это вы меня подвели?.. Оставить мою невесту в парке, одну... Я шучу, шучу, - поспешил он прибавить, пожимая Вокульскому руку, но... в самом деле я мог бы на вас обидеться, если б не сразу вернулся и не... столкнулся с паном Старским, который как раз шел в нашу сторону с другого конца аллеи...

Вокульский второй раз за этот вечер покраснел, как мальчишка.

"Зачем только я впутался в эту сеть интриг и обмана!" - подумал он, все еще раздраженный словами Охоцкого.

Барон закашлялся и, передохнув, продолжал вполголоса:

- Не подумайте только, будто я ревную... Это было бы с моей стороны низостью... Это не женщина, а ангел, и я в любую минуту готов отдать ей все состояние, всю свою жизнь... Да что жизнь! Я доверил бы ей и свою вечную, небесную жизнь я был бы так же спокоен и так же уверен в своем спасении, как в том, что завтра взойдет солнце... Солнце я могу и не увидеть - боже мой, ведь все мы смертны! - но... Но она не внушает мне никаких опасений, никогда и никаких опасений, честное слово, пан Вокульский! Я и собственным глазам не поверил бы, а не то что чьим-либо подозрениям или намекам... - закончил он громко.

- Но, видите ли, - продолжал он, помолчав, - этот Старский отвратительная личность. Я бы этого никому не сказал, но... вы знаете, как он обращается с женщинами? Думаете, он вздыхает, ухаживает, вымаливает нежное словечко, пожатие руки? Нет, он к ним подходит, как к самкам, и со всей вульгарностью, которая ему так присуща, возбуждает их нервы разговорами, взглядами...

Барон осекся, глаза его налились кровью. Вокульский, молча слушавший его, вдруг проговорил резким тоном:

- Кто знает, милый барон, может быть, Старский и прав. Нам внушали, будто женщины - неземные создания, и мы с ними так и обращаемся. Однако если они прежде всего самки, то мы в их глазах глупцы и простаки, а Старский, само собой, торжествует. Касса достается тому, кто владеет подходящим ключом. Так-то, барон! - закончил он, рассмеявшись.

- И это говорите вы, пан Вокульский?

- Именно! Часто я спрашиваю себя: не слишком ли мы боготворим женщин, не слишком ли серьезно относимся к ним - серьезней и возвышенней, чем к самим себе?

- Панна Эвелина - исключение!.. - воскликнул барок.

- Не отрицаю, что бывают исключения; однако, как знать, может быть, такой вот Старский открыл общее правило?

- Возможно, но это правило не применимо к панне Эвелине, - запальчиво возразил барон. - И если я оберегаю ее... вернее - возражаю против близкого знакомства со Старским, хотя она отлично оберегает себя сама, то лишь затем, чтобы подобный человек не осквернил ее чистых мыслей каким-нибудь словом... Но вы, по-видимому, устали... Простите за несвоевременный визит.

Барон ушел, тихо прикрыв за собой дверь. Вокульский остался один и погрузился в невеселые мысли.

"Что это Охоцкий говорил, будто аргументы панны Изабеллы ему уже набили оскомину? Значит, то, в чем она убеждала меня сегодня, не живой протест оскорбленного чуства, а давно затверженный урок? Значит, ее доводы, ее пыл, даже волнение - это только приемы, с помощью которых благовоспитанные барышни обольщают таких дурачков, как я?

А может быть, просто он влюблен в нее и хочет очернить ее передо мною? Но если и влюблен, зачем же ему чернить ее? Достаточно сказать, а она вольна выбирать... Конечно, у Охоцкого больше шансов, чем у меня; я еще не настолько потерял рассудок, чтобы не понимать этого... Молод, хорош собой, гениален... Ну что ж! Пусть решает: слава - или панна Изабелла...

Впрочем, не все ли мне равно, какой свежести аргументы применяет она в споре? Она не святой дух, чтобы каждый раз выдумывать новые, а я не такая интересная личность, чтобы стоило ради меня заботиться об оригинальности. Пусть говорит, как хочет... Важно то, что к ней-то уж наверное не применимо общее правило насчет женщин... Пани Вонсовская - та прежде всего красивая самка, а панна Изабелла - другое дело...

Не так ли говорил и барон о своей Эвелине?.."

Лампа догорала. Вокульский потушил ее и бросился на кровать.

Следующие два дня шел дождь, и заславские гости не выходили из дому. Охоцкий зарылся в книги и почти не показывался, панну Эвелину мучила мигрень, панна Изабелла и Фелиция читали французские иллюстрированные журналы, остальная же часть общества, во главе с председательшей, засела за вист.

Вокульский заметил, что Вонсовская, против ожидания, не кокетничает с ним, хотя случай представлялся поминутно, а держится совершенно равнодушно. Поразило его и негодование, с которым она вырвала руку у Старского, когда он хотел ее поцеловать, и то, что она запретила ему и впредь повторять такие попытки. Гнев ее был так искренен, что Старский даже растерялся, а барон пришел в отличное настроение, хотя ему не везло в картах.