Джейн Хокинг - Быть Хокингом

Поездка на Ближний Восток была только прелюдией к перипетиям того лета, которые требовали от нас даже большего, чем обычно. Несмотря на то что нам по-прежнему было некуда скрыться от бесконечных перебранок медсестер, эпицентр недовольства сместился в сторону кафедры, где Стивен проводил бóльшую часть времени. Его юный ассистент Ник Филипс написал мне письмо, в котором извинялся за свой отказ от должности; на этот шаг его заставила пойти, как он выразился, «травля» – жестокий юмор и насмешки со стороны одной из медсестер. Я сочувствовала ему, но практически ничего не могла сделать. Медсестры были сами себе закон, и ни Джуди Фелла, ни я уже никак не могли на них повлиять. Что касается происходящего на кафедре, то это никак ко мне не относилось: я полностью сосредоточилась на поддержании цивилизованной атмосферы в доме.

С приближением выпускных экзаменов и завершением моего преподавательского плана на учебный год я переключила свое внимание на подготовку к двадцать первому дню рождения Роберта. Мы отметили этот день в широком семейном кругу за праздничным домашним ужином, планируя еще одно вечернее мероприятие через неделю: нам хотелось повторить удачный опыт концерта на лужайке в честь его восемнадцатилетия, но на сей раз с участием джаз-группы. Роберт подготовил и разослал приглашения на «Костюмированную вечеринку Безумного Шляпника». Подготовка к вечеринке шла полным ходом, когда через три недели после возвращения из Иерусалима я проснулась утром с невыносимой головной болью и зудящими пятнами вокруг талии. Мне была знакома эта боль: она поразила меня своей интенсивностью в студенческие годы в Испании и предваряла приступ ветрянки. Люси отвела младшего брата в школу, а я снова вернулась в кровать. Ко мне никто не подходил, пока в десять утра, как обычно, не пришла Ив. Ее мягкий бирмингемский акцент был отчетливо слышен за дверью моей спальни.

«Где Джейн?» – спросила она. В ответ раздался томный голос Элейн Мэйсон: «В постели лежит, отлынивает». Ив не обратила внимания на ее слова и прямиком прошла в мою комнату. Одного взгляда на меня ей было достаточно. «Тебе нужен доктор!» – сказала она достаточно громко, чтобы все услышали.

Доктор поставил диагноз «опоясывающий лишай»: во мне проснулся латентный вирус ветряной оспы, высвобожденный стрессом. Он прописал постельный режим и новое лекарство от зуда. Я с запоздалым сожалением вспомнила больного ребенка в бассейне на крыше отеля в Иерусалиме и задумалась о том, как уместить постельный режим в мой и так перегруженный график.

Благодаря Ив, которая в те дни носила гипс на сломанной руке, Люси и Джонатану, я смогла немного отдохнуть. Джонатан ходил за покупками, отвозил и забирал Тима из школы и сопровождал в бойскаутский лагерь, успевая одновременно заниматься организацией и репетициями новой серии концертов, в то время как Люси вынырнула из круговорота своей общественной деятельности для того, чтобы приносить мне чай, готовить еду и отгонять нежелательных посетителей. К счастью, Джонатан уже не зависел от меня в плане организации концертов его оркестра музыки барокко, так как предприятие обрело устойчивую финансовую основу, что позволило принять на работу администратора, скрупулезно прорабатывающего все детали предстоящего концерта. Так как его Камерный оркестр уже был постоянно востребован и регулярно давал концерты даже в самых отдаленных уголках Англии, Джонатану часто приходилось уезжать из Кембриджа. Он много работал, репетировал, выступал и частенько засветло возвращался на машине из отдаленных районов, где проходили концерты. Его ненормированный график, абсолютно естественный для концертирующего музыканта, не умещался в голове у медсестер. Не являясь ценителями или свидетелями его таланта, одна из них, с наименее развитым воображением, предположила, что он дармоед, приживала в доме, пользующийся благородством Стивена и беззастенчиво сидящий на его шее. Его присутствие, как и всегда, порождало множество слухов.

Тем временем Люси разрывалась между общественной жизнью, репетициями для Эдинбургского театрального фестиваля и летними экзаменами. Поскольку мои язвы заживали очень медленно, она постаралась вместить в свой и без того напряженный график еще одно непредвиденное мероприятие. Я должна была сопровождать Стивена на конференцию в Ленинграде в третью неделю июня. Для всех, кроме Стивена и его злоязыких приспешниц, было очевидно, что ко времени путешествия я не поправлюсь. Приложив сверхчеловеческие усилия для преодоления трудностей, он отказывался понимать, почему другие, и прежде всего его жена, не способны проявить подобную силу воли, тем более что все остальные болезни меркли в сравнении с мотонейронной. Было очевидно, что я больше не выдержу давления его ожиданий. Каждую фразу мне теперь приходилось начинать с извинений за то, что я – это я, разрушающих мое самоуважение и подпитывающих комплекс неполноценности. Чем больше росло во мне чувство ущербности, тем интенсивнее проявлялся лишай. Невралгия и головокружение усиливались в геометрической прогрессии, а все мое измученное тело горело и сотрясалось при попытках донести свои чувства или мысли в отношении любого семейного вопроса, даже тривиального.