Array Лао-цзы - Восточная мудрость

Однажды гуляки хмельного рукой
Был за ворот схвачен подвижник честной.
Не поднял в защиту обиженный длань,
Безропотно снес он побои и брань.
Его упрекнули: «Не муж ты – о стыд! –
Никто бы не вынес подобных обид».
Подвижник, сему порицанию вняв,
На это ответил: «О нет, ты не прав!
Разорван мой ворот рукой драчуна –
Для схватки со львом чья десница сильна?
Я трезв и разумен, и мне ли под стать
С хмельным забиякою в драку вступать?»
Для мудрого внятен лишь этот закон:
На зло добротою ответствует он.

Однажды напал на пустынника пес,
Укусы жестокие старцу нанес,
Без сна он томился от боли всю ночь.
Сo старцем-отшельником жившая дочь
Сказала ему, негодуя, в упрек:
«Собаку и сам укусить бы ты мог».
Сквозь слезы тогда рассмеявшись, в ответ
Промолвил отшельник дочурке: «Мой свет,
Конечно, нашлось бы для этого сил,
Но рот свой, о дочь, я тогда б осквернил.
Ах, если бы мне угрожали мечом,
Не стал бы я все-таки грызться со псом.
Пусть злом отвечает невежда на зло,
Но с мудрым случиться того не могло».

Жил некогда муж – знаменит добротой.
Был раб у него в услуженьи дурной:
Власы в беспорядке, лицом некрасив,
Лица выраженьем противен и лжив,
Подобно змее ядовит его рот,
Над всеми уродами был он урод.
От запаха потных подмышек его
Слезились глаза у него самого.
Придется ли стряпать – он хмурится, зол,
А подан обед – с господином за стол
Всегда он садился… и жаждой хотя б
Хозяин томился – бездействовал раб.
Ни бранью не справишься с ним, ни дубьем.
И ночью, и днем возмущал он весь дом.
То кур он в колодезь загонит, то двор
И дом убирая, рассыплет он сор.
Пугает наружностью добрый народ,
Пойдет ли за делом каким – пропадет.
Раз некто сказал господину: «К чему
Ты терпишь такого раба, не пойму.
Оплошности сносишь и грубый ответ,
Ведь, право, не стоит он этого, нет!
Раба отыскать я получше могу.
На рынок сведи ты дурного слугу,
И если медяк лишь дадут за него,
Бери, ведь не стоит сей раб ничего».
Услышавши это, хозяин-добряк
Ответствовал другу: «О друг, это так!
Дурен этот малый, ленив и лукав,
Но мой только лучше от этого нрав.
От парня сего до конца претерпев,
Смирять научусь нетерпенье и гнев».
Сначала терпение горько, но плод
Терпения сладок бывает, как мед».

Чтоб следовать мог ты Мэ’руфу в пути,
Сначала познаньем себя просвети!
Однажды, я слышал, его посетил
Один чужестранец. Болезнен и хил,
Без краски в лице, без волос – в чужаке
Держалась чуть жизнь на одном волоске.
Он на ночь остался, раскинул кровать
И стал беспрестанно вопить и стонать.
Всю ночь напролет он не спал и другим
Заснуть не позволил стенаньем своим.
Он был полумертв, но, сварливый и злой,
Все жил он, других убивая хулой.
Вставал и ложился, вопил, причитал
И всех окружающих тем разогнал.
Остались в дому лишь Мэ’руф прелестной,
Да жены его, да пришелец больной.
Мэ’руф по ночам не ложился: всю ночь
Ходил за больным, а дремоту гнал прочь.
Но был он ночами без сна истомлен,
И вечером как-то свалил его сон.
Усталые вежды едва он смежил,
Как начал браниться больной что есть сил:
«Презренье, проклятие людям таким:
Их вера, их честь – лицемерье и дым.
Под чистою рясой скрывают свой блуд,
Под видом святош лицемерят и лгут.
Задремлет бездельник, съев сытный обед,
И дела ему до недужного нет!»
И так продолжал он Мэ’руфа ругать
За то, что осмелился тот задремать.
Мэ’руф снес ругательства, кроток и тих,
Но жены в хареме услышали их,
И молвила мужу одна: «О глава,
Ты слышал ли нищего-плаксы слова?
Скажи же ему: уходи, не терзай
И где-нибудь в месте другом умирай.
Пусть будут почтенны благие дела,
К злонравцу участье не хуже ли зла?
И вместо подушки пусть будет кирпич
Для тех, кто для ближних, поистине, – бич.
Не будь же внимателен к злым. Лишь дурак
Сажает деревьев ростки в солончак.
Тебя отвратить от добра не хотим,
Лишь просим: добра не оказывай злым.
Уместны ль к злонравцу любовь и привет?
Ласкают ведь кошек, но псам ласки нет.
А пес благодарный ведь лучше, ей-ей,
Таких непризнательных, злобных людей.
Коль злому окажешь вниманье – на льду,
Который растает, записывай мзду.
Об этом больном не радей. Ведь таких,
Как этот дервиш, не видала я злых».
Услышавши эти упреки, Мэ’руф
Ответил, с улыбкой на женщин взглянув:
«Ступайте, покойтесь в своем терему,
Безумствовать ради безумца к чему?
От боли меня он и клял, и бранил,
Но этою бранью мне сделался мил».
Ах, выслушать нужно проклятия тех,
Кто тяжким страданием вводится в грех!
Коль в жизни ты видишь любовь и покой,
Терпи от обиженных злою судьбой.
Коль ты, точно клад охраняющий змей,
Всю жизнь просидишь, позабыт меж людей
По смерти ты будешь. Но если взрастил
Ты щедрости древо – тем станешь им мил.
Глянь: в городе Керхе обилье гробниц,
Но лишь пред Мэ’руфовой – падают ниц.
Вельможи горды, но неведомо им,
Что только смиренный поистине чтим.