Array Лао-цзы - Восточная мудрость

В науке о звездах весьма не лишен
Был некто познаний. Гордыней хмелен,
К Гушьяру направил однажды он путь –
Совета спросить и талантом блеснуть.
Вотще. Отвратился Гушьяр от него,
Из знаний своих не открыл ничего.
Когда ж, потерпев неудачу, гордец
Собрался в дорогу, промолвил мудрец:
«Тщеславьем ты полн. Но немыслимо, знай,
Дополнить сосуд, коль он полон чрез край.
Ты полн и пустым отправляешься вспять,
Пустым приходи, чтоб познанья принять».
Чтоб был ты познаньями полн, как Са’ди,
Свободным от гордости в мире броди.

Разгневан, от шаха служитель сбежал
И долго от поисков всех ускользал,
Потом, позабывши и гнев и боязнь,
Вернулся и отдан был шахом на казнь,
И меч из ножон кровожадный возник –
Так в жажде уста выставляют язык.
Взмолился казнимый: «О боже, молю:
Не надо возмездья за гибель мою.
Мне милостей много оказывал шах,
Доволен я был и удачлив в делах.
Спаси его, боже. На радость врагу
Его не наказывай ты за слугу!»
Об этом лишь слух до владыки дошел –
Мгновенно остыл раздражения котел.
Он обнял раба и ему передал
Главенства отличия: стяг и кимвал.
От лобного места судьбиною он,
С любовью в высокий был сан возведен.
Ах, кроткая речь погашает всегда
Огонь раздражения, точно вода.
Смирись пред врагом, ибо мягкая речь
В тупой обращает отточенный меч.
Оческов шелковых кладет под кафтан
Боец, чтоб спастись от губительных ран.

До слуха прохожего ветер донес,
Что лает в лачуге отшельника пес.
«Ужели теперь здесь собака живет,
Куда же девался отшельник?» – И вот
В лачугу он входит. Собаки там нет,
Внутри находился один лишь аскет.
Прохожий, не зная, как это понять,
В смущенье великом направился вспять.
Но крикнул шаги услыхавший дервиш:
«Входи же, чего там у двери стоишь!
Не правда ль, ты думал, о радость моя,
Что лает здесь пес? Ну, так знай: это – я.
Узнавши, что благостен к сирым господь,
Я разум и гордость решил побороть.
У двери господней я лаю вот так
Затем, что нет твари презренней собак».
К высоким местам если хочешь шагнуть –
Из бездны смиренья лежит этот путь.
У бога лишь те на почетных местах,
Кто здесь преклонился смиренно во прах.
Нагорный поток и свиреп, и могуч,
Но глянь – как он в пропасть свергается с круч!
Смиренный подобен росе: ведь роса,
Сначала упавши, летит в небеса.

В Тавризе жил некий подвижник, мольбам
Весь день посвящая, молясь по ночам.
Он ночью однажды увидел, как вор
Забросил аркан, чтоб забраться во двор.
Внезапно возникла тревога кругом,
Сбежались соседи с дрекольем, с дубьем.
Услышавши крики бегущих людей,
Не мог оставаться на месте злодей.
Возникшей тревогой весьма устрашен,
Кругом стал метаться растерянно он.
Как воск, стало сердце у старца, когда
Узрел он, что вору грозила беда.
Во мраке ночном незаметно скользнул
Он к вору окольным путем и шепнул:
«О друг, не беги! Ты отныне мне мил.
Ты храбростью сердце мое покорил.
Не знаю другого, как ты, храбреца.
У храбрости, друг, два различных лица:
Одно – на противника смело итти,
Другое – найти отступленья пути.
Меня полонил ты и тем, и другим.
Как имя твое? Буду братом твоим.
Доверься лишь мне – облегчу я беду
И к месту, известному мне, проведу.
Забор невысокий там, дверь заперта,
Хозяин уехал в чужие места.
Сначала придвинем мы два кирпича,
Ты встанешь на них, я к тебе на плеча.
Коль мало найдем, что же делать, о брат!
Все ж лучше, чем вовсе ни с чем ты назад
Вернешься домой». С уговором таким,
Привел он воришку к владеньям своим.
Тут плечи подставил ночной удалец,
На них поместился подвижник-мудрец,
Забрался в свой дом, все пожитки собрал
И вору с верхушки стены передал.
Потом завопил: «Помогите, друзья!
На помощь! Здесь воры! Спасите меня!»
Услышав тревогу, добычу схватил
Пронырливый вор и – бежать что есть сил.
Подвижник же добрый был рад в эту ночь,
Что бедному вору сумел он помочь.
К злонравцу, лишенному добрых начал,
Сочувствие старец честной проявлял.
О диво! Полны милосердьем таким.
Святые сочувствуют людям дурным,
Прикрыв, осенив добротою своей
Не стоящих этого счастья людей.

Прекрасно промолвил Бэхлуль, распознав
В подвижнике неком озлобленный нрав:
«О, если бы друга он знал, никогда
Его обуять не могла бы вражда.
И в истину вечную вникнув душой,
Считал бы ничем он весь мир остальной».