Array Лао-цзы - Восточная мудрость

Из тучи раз капля скатилась одна
И, море увидев, была смущена:
«Безбрежен простор океана, а я?
Что значит здесь жалкая доля моя!»
И так на себя со смиреньем смотря,
Вдруг сделалась перлом, достойным царя,
И волей небес обрела благодать –
Жемчужиной в царском венце воссиять.
Смирившись, высоко была взнесена,
Исчезнуть стремясь, жизнь прияла она.

Сошел с корабля раз на греческий брег
Достойный один молодой человек.
Спознали в нем мыслей и чувств высоту,
И был он в дервишеском принят скиту.
Сказал раз ему настоятель: «Во храм
Ступай и оттоль убери сор и хлам».
Услышав приказ, тотчас вышел мюрид,
Но больше совсем не вернулся он в скит.
О том рассудили меж братии так:
«Знать, службой гнушается этот чужак».
И кто-то из служек, его повстречав,
К нему обратился: «Ведь ты был неправ.
Бежать, о гордец, от служенья нельзя,
Служенье смиренное – к богу стезя».
Тут послушник бывший, заплакав, в ответ
Промолвил: «О друг дорогой, о мой свет!
Вошел я в мечеть. Сора не было в ней.
Знать, сор заключался в особе моей.
Поспешно я вышел оттуда тогда,
Чтоб скверности там не осталось следа».
Смирись, о вступивший на подвига путь,
И кроме смиренья о всем позабудь.
Ах, если ты к небу стремишься, смирись:
По лестнице этой поднимешься ввысь.
Склонись униженно пред богом во прах,
Ведь долу склоняется ветка в плодах.

Раз вышел из бани – тот день был Байрам
Честной Баязид, шейх из града Вистам.
В то время как он направлялся домой,
Над ним кто-то высыпал чашку с золой,
Испачкав чалму и власы мудреца,
Но молвил он, прах отирая с лица:
«Ах, что мне зола! Для меня все равно:
На адский огонь осужден я давно».
Кто праведен, тот беспощаден к себе.
Не внемлет господь себялюбца мольбе.
Величье отнюдь не в надежде пустой,
Не в спеси, не в призрачной славе земной.
Принизившись здесь, воспаришь в небесах,
За гордость же будешь низринут во прах.
Не любит господь гордецов. Трепещи!
Коль хочешь величья, его не ищи.
У тех благочестья напрасно искать,
Кто видит лишь в благах мирских благодать.
Коль дух твой высоких взалкал степеней,
С презреньем глядеть не моги на людей.
Ведь нечего думать о том, чтоб мудрец
Склонился пред спесью твоею, гордец.
И высшая степень, по-моему, в том,
Чтоб люд о тебе отзывался добром.
Ведь, если надменен с тобой кто-нибудь
Из равных, одобришь ли это? Ничуть!
И так же к тебе отнесутся, пойми,
Коль будешь спесив и надменен с людьми.
Высокую степень иль должность заняв,
Не смейся над теми, кто сир и без прав.
Высокопоставленный может упасть,
И вот перейдет к угнетенному власть.
Пусть ты безупречен, пусть грешен Са’ди,
Но все же его не брани, пощади.
Один за святилища взялся кольцо,
Другой в кабаке попивает винцо.
Но вдруг богомола господь не взлюбил,
А бражник, быть может, создателю мил,
Он дверь покаянья отверзет ему,
Меж тем как святоши мольбы ни к чему.

Раз бедный законник явился к судье,
Явился и сел на почетной скамье.
Сердито судья на беднягу взглянул,
А пристав пришел, за рукав потянул:
«Вставай, недостоин ты здесь восседать.
Сядь ниже, иль вовсе отправишься вспять.
Почетного места достоин не всяк,
Ведь место сие – уважения знак.
Я вижу, что ты устыдился теперь
И к мерам другим не прибегну, поверь.
Кто скромно садится на месте своем,
Того не изгонят оттоль со стыдом.
Забудь о местах именитых людей,
Быть львом не старайся, коль нету когтей».
И вспомнились мудрому мужу тогда
Несчастная доля его и нужда.
Он вздох из груди безнадежный извлек,
Смиренно поднялся и сел в уголок.
Меж тем обсужденья настала пора,
И прения начали прав доктора.
Мгновенно меж них возгорелась вражда,
Твердили настойчиво: «нет» или «да»,
Как будто в палате судилищной той
Свели петухов на отчаянный бой.
Один, как хмельной, бесновался во зле,
Другой кулаком колотил по земле.
Все более путался спор их и вот –
Запутался так, что ни взад, ни вперед.
Тогда-то, смущенье свое одолев,
Воспрянул законник-бедняк, точно лев,
И молвил: «Борцы за господний завет,
Мужи, откровенья хранящие свет!
Ведь доводы мудрые в споре важней,
Чем сила и крепость гортаней и шей.
Внемлите! Я в этих делах не простак».
Сказали ему: «Говори, если так».
Тут речью своей, как печаткой кольца,
Отметил мудрец правоведов сердца.
В пустые прикрасы не вдавшись ничуть,
Предмета затронул он самую суть,
И, кончивши речь, ото всех он собрал
Обильную жатву горячих похвал.
Он правил конем красноречья лихим,
Увязшим ослом был судья перед ним.
Одежду судейскую сняв и чалму,
Судья захотел передать их ему:
«Я сразу твой сан не сумел распознать,
Я встречи тебе не устроил подстать.
Как жалко, что ты при таланте таком
Находишься, друг, в положеньи плохом».
Тут пристав, приблизившись к мужу, ему
С почетом судейскую подал чалму,
Но молвил он, дар отстранивши рукой:
«Тщеславья и гордости путы долой!
Как завтра останусь средь бедных людей
Я в этом тюрбане длиной в пять локтей?
Ведь если муллою меня назовут,
Презренен мне бедный покажется люд.
Вода ключевая чиста и светла,
В каком бы сосуде она ни была.
Главу украшает величье ума,
А вовсе не пышная в складках чалма.
Пусть пышной чалмой голова обвита,
Что толку, коль будет, как тыква, пуста?
Чалмой, бородой не кичись, голова, –
Из хлопка чалма, борода – как трава.
Ведь ежели в муже прекрасен лишь вид,
Пускай он, подобно картинке, молчит.
Во что бы ни стало ко власти не рвись, –
Сатурн высоко, но зловеща та высь.
Тростник для циновок хоть вырос велик,
Но сахарный все же ценнее тростник.
Пусть пышная свита идет за тобой,
Что толку, коль будешь ты слаб головой?
Стеклянная бусина молвила так,
Когда ее поднял какой-то чудак,
За жемчуг приняв:,Всякий, знающий толк,
Отбросит меня. Не клади меня в шелк“.
Улитка, которая в розах сидит,
Ничем не отлична от прочих улит.
Тот лучше не стал, кто в богатстве процвел,
Осел в чепраке дорогом, все ж осел».
Так он говорил. Красноречья водой
С души он смывал раздражения зной.
Обиженный резко всегда говорит, –
Коль враг твой упал, пусть он будет добит.
Воспользуйся, ежели случай хорош, –
Злодей коль повержен, его уничтожь.
Судья оглушенный приник и притих
И только из книги божественной стих
«Поистине день сей тяжел» он шептал,
Да руки кусал да глазами сверкал.
А бедный законник в тот миг из суда
Ушел, по себе не оставив следа.
Волненье возникло и спрашивал всяк:
«Откуда явился сей дерзкий чужак?»
Расспрашивал пристав: видал кто иль нет
Мужчину таких и таких-то примет?
И некий ответил ему гражданин:
«Так сладко сказать мог Са’ди лишь один».
Ответ сей прекрасен, и прав этот суд,
Коль горькую истину сладкой зовут!