Array Лао-цзы - Восточная мудрость

Бродил я со старцем Фарьябской земли,
И к морю в Магрибе мы с ним подошли.
Имея дирхем, на корабль я был взят,
На старца же крикнули грозно: «Назад!»
Скупой капитан состраданья не знал,
И отдали негры-матросы причал.
Я горько заплакал от тех неудач,
Но крикнул мне старец со смехом:
«Не плачь! Меня проведет над глубинами тот,
Кто этот корабль над пучиной ведет».
Не сон ли, не призрак ли это? Средь волн
Стоит он. Молитвенный коврик, как челн.
Взволнованный этим, всю ночь я не спал,
А он поутру предо мною предстал:
«Чего ты дивишься? Всесилен ведь бог,
Он мне переплыть через море помог».

Как можно дивиться тому, что святой
Проходит чрез воду иль пламя живой?
Не знающих страха и резвых ребят
Всегда матерей попеченья хранят.
Вот так же господь охраняет людей,
Угодных ему, от огня и зыбей.
От пламени им Авраам был спасен,
От Нильских глубин Моисея спас он.
Ведь если поддержит искусный пловец,
По Тигру плывет, не колеблясь, малец.
Но коль загрязнил ты и дух свой, и плоть,
Тогда берегись! Не поможет господь!

Довольно блуждать по тропинкам ума!
Стремись только к богу. Все прочее – тьма!
Ведь ясно? Но слушай, что скажет иной
Придира и умник, качая главой:
«Коль мир наш – ничто, что ж такое тогда
И люди, и птицы, и тварей стада?»
Умно ты спросил. Но послушай, мой свет,
Что молвлю тебе я на это в ответ:
Поля, океан, небосвод и гора,
И люди, и бесы, и духи добра
Так малы пред богом, что мы бытием
Едва ль прозябание их назовем.
Как грозен морей взбаламученных вид!
Как солнце безмерно высоко горит!
Но знай: духовидцев возвышенный взор
Объемлет такой безграничный простор,
Что солнце покажется меньше зерна,
А семь океанов – как капля одна.
Царь славы поднимет свой стяг – и весь мир
В ничто превращается, жалок и сир.

Однажды помещику с сыном в пути
Пришлось через лагерь султанский пройти.
Здесь витязи с саблей, с секирой в руках,
В атласных одеждах, в златых кушаках,
Там ловкие лучники царских ловитв,
Метатели стрел для охот или битв.
Одни все в шелку и в парче удальцы,
На прочих достойные шаха венцы…
На пышность и блеск любовался юнец,
Вдруг видит – совсем изменился отец,
Смутился, понурился, весь побледнел,
Сторонкой пройти незаметно хотел.
Сказал ему сын: «О отец, ведь в своей
Деревне ты всех именитей, властней.
Чего же ты здесь приуныл, как дервиш?
Чего, как осиновый лист, ты дрожишь?»
«Да! Власть я имею, – ответил отец, –
Но ей за пределом деревни – конец».
Ах, так же все сильные мира дрожат,
Достигнув предвечного царствия врат!
Имеющий власть в деревушке своей,
Опомнись! В гордыне пустой не косней!
Услышавши мысль иль хотя бы намек,
Подхватит Са’ди, глянь – и в притчу облек!

Наверно, в садах замечал ты в ночи:
Блестит червячок, точно пламя свечи;
Спросил я: «О ты, озаряющий тьму,
Куда ты скрываешься днем, не пойму?»
Во прахе рожденный смиренный червяк
На это ответил, послушайте как!
«Я вовсе от солнца не прячусь, о нет!
Да только при солнце не виден мой свет».

Раз в Сирии бунт подавляли войска,
Схватив, на допрос повели старика.
Цепями окованный, тот человек
Сказал – слов его не забуду вовек:
«Когда б не позволил верховный судья,
Свершилась бы разве неправда сия?
Злодеев моих полюбить я готов,
Ведь это сладчайший послал сих врагов.
Ах, люди – ничто! Все от бога всегда:
Величье и радость, позор и беда».
Коль горько лекарство, не морщься, о друг
Ведь зелье сие исцелит твой недуг.
Что врач назначает, прими и не плачь,
Недужный бывает ли сведущ, как врач?

Поэт стал Саада Зенги восхвалять.
(Да будет над прахом царя благодать!)
Был щедро осыпан подарками он
И в царский роскошный наряд облачен.
Но вот на одном из червонцев слова:
«Господь – наше все», прочитал он едва,
Как, весь взволновавшись, дареный наряд
Сорвал и в пустыню бежал безогляд.
Спросил его некий пустынник: «О друг,
В чем дело? Чего взволновался ты вдруг?
Сначала ты прах лобызал пред царем,
Зачем же бежал от него ты потом?»
«Сперва пред людьми я, – поэт отвечал, –
В надежде и в страхе, как тополь, дрожал.
Реченье “Господь – наше все” я потом
Прочел и теперь не нуждаюсь ни в ком».