Петр Ингвин - Зимопись. Книга шестая. Как я был стрелочником

Через миг в проеме очертился другой силуэт, на этот раз безухий.

– Не желаешь присоединиться?

– Слабость. Я бы с радостью, но лучше отлежусь.

– Тоже правильно.

Задания расставлялок закончились. Последовал вариант угадайки, который здесь именовался выбиралками: несколько ушкурников с повязками на глазах ловили и на ощупь узнавали пленниц. Девушкам тоже завязали глаза. Палуба ходила ходуном, шарахавшихся в стороны пленниц отпихивали обратно в центр, где они сталкивались, спотыкались и едва не ломали ноги. Ушкурники намного ловчее передвигались по палубе.

То и дело кто-то из пленниц проваливался в открытый люк, что вызывало шквал хохота. Упавшая трясла головой, терла ушибленные места и нехотя, но быстро поднимались обратно на палубу. В противном случае слышался свист кнута и, затем, крик боли. Но когда свалилась Калинка, этого не произошло. Тщедушное тельце кубарем прогрохотало по лестнице, на ступеньках и перекладинах отметилась почти каждая часть тела, включая затылок. Встречу с досками корабельного днища сопроводил глухой стук. Ни звука не вырвалось из открывшегося рта завалившейся набок головы.

Силуэты сразу нескольких голов обрисовалось в проеме люка. Недвижимая фигурка с разбросанными руками вызвала у них единственное чувство – неудовольствие.

– Минус одна, – сказал кто-то.

Игра возобновилась с того же места.

Моя попытка прийти на помощь упавшей девушке не прошла, несокрушимая пышная стена остановила и поглотила, как варенье пчелу.

– Увидят. – Любослава оторвалась от меня, только дождавшись понимания. – Я сама.

Низкий потолок мешал. Приняв согбенную позу и грузно переваливаясь, моя сиделка прокралась вокруг проема по дуге и склонилась, прижав ухо к расцарапанной грудке. Упавшая Калинка напоминала сломанную куклу.

– Дышит, – сообщил мне горячий шепот.

Глаза Калинки распахнулись. Лучше бы я не смотрел. Паника и страх, помноженные на страдание. И ничего нельзя сделать.

С жалостью погладив Калинку по голове, Любослава вернулась и снова прижалась ко мне. Калинка вновь зажмурилась. То, что происходило сверху, внушало ужас им обеим.

На палубе текла своя жизнь. Девичьи имена уже не составляли тайны, примелькались, поймавший тщательно ощупывал добычу, после чего выкрикивалось имя. Угадавший под дружный рев собратьев отправлялся с трофеем на берег, невезучих сменял выбранный жребием очередник.

Пленниц оставалось все меньше, страсти накалялись. Кто-то грозил кому-то, звякал металл, до смертоубийства не доводило только вмешательство капитана. Урван сделал свой выбор вне конкурса, но на берег не отбыл, ситуация требовала остаться на борту до конца. Когда увели предпоследнюю пленницу, осталось еще с десяток пиратов. При взгляде на оставшуюся понеслось нытье:

– Это же прыщ на ножках! Всех лучших разобрали! Где справедливость?

– В Священном лесу изобилия, – хохотнул отбывающий.

Плеснули весла, вслед полетели проклятья.

– Кое-что забыли, – сообщил голос Урвана.

Светлое пятно проема в трюм перекрыл абрис головы без ушей.

– Очухалась? – Не разобрав в темноте, капитан объявил оставшимся ушкурникам: – Если мертва – за борт, если нет – она ваша.

И Калинка пожалела, что так долго отлеживалась.

Всю ночь мы вздрагивали от криков. Девушек вернули в трюм под утро. Даже не спустили – сбросили. Любославу так трясло, что она не смогла заставить себя выйти под луч прожектора, которым сейчас являлся люк. Я понимал. Если она попадется на глаза разгоряченным ушкурникам, никакие увещевания не помогут. Потом найдутся доводы, оправдания, ее же сделают виноватой.

Пленницы сами приводили друг друга в чувство. Потихоньку подвезли остальных, и судно отправилось дальше. По ходу плаванья Любославе приходилось подниматься наверх. То мой горшок вынести, то самой сходить «до ветру», то просто воздуха глотнуть, чтобы голова не кружилась. А она кружилась, и довольно часто.

Каждый выход становился испытанием. На палубе никому не давали прохода. Все незанятые руки обращались в пиявок, множившиеся монстры тянулись к вынужденно поднявшимся и присасывались, присасывались… Любую вышедшую по нужде пленницу пираты пихали друг к другу, по их приказам бедолага ползала или танцевала, ее заставляли ходить зигзагом или влезать на мачту. Девушку могли уронить. Могли обласкать и оскорбить, причем одновременно. Когда пленница достигала грани отчаяния, ей милостиво разрешали воспользоваться походным туалетом.