Ульян Гарный - Ни слова правды

– Высокочтимый во всех странах за свою мудрость и великолепие МиМ, прошу тебя явить миру справедливость и великодушие, известное по всей земле, от Стогенхельма [70], на севере, до Базилевсграда [71], на юге.

Новый голос МиМа слегка задрал бровь:

– Ты просишь султанского суда, русс?

Прозвучало угрожающе, я невольно напрягся, но Семка ущипнул меня за руку: не лезь, мол.

– Мне известно, что, по воле Бархудара, суда просить может любой, даже иноверец. Мне известно, что все участники суда отдают свою волю и имущество султану, и да поможет мне бог.

– Да, русс, помощь тебе сейчас пригодится, откуда бы она ни пришла. Я, волею султана, не только его голос, но и хозяин порога его юрты [72]. Имя мне Джамзук, я свершу правосудие во славу Бархудара и отражения его на земле МиМа. Для суда следует принести жертвы и пять дней ничего не употреблять в пищу, а пить только воду, но на войне достаточно всем поклясться тем, что дорого для приносящего клятву, что никто не произнесет лжи перед лицом хозяина порога.

– Клянусь господом всеблагим, что не погрешу против истины, – отозвался Семка.

– Да будет так, чего ты хочешь?

– Хочу справедливости для того мрассу, что был до тебя голосом МиМа. Боец русичей, Василий, считает его своей собственностью и просит отдать его законному владельцу, – неожиданно произнес Семка.

– Владеет этим мрассу только Бархудар и султан, – невозмутимо ответил хозяин порога, – если не докажет Василий то, о чем просит, ответит перед судом как пожелавший запретного – как вор, желающий украсть имущество султана. За то у мрассу, как и у руссов, – смерть. Но, соблюдая закон, я Джамзук, хозяин порога МиМа, говорю: отступись, и будешь жить.

Я слегка оторопел: ставки вон как поднялись. Но жизнь – игра, игра – это покер, в покере – джокер, а джокеру – пофиг. Сижу и ухом не веду.

– Шаг назад, клятве – конец! – гнул нашу линию толмач.

– Да будет так, говори! – продолжил суд Джамзук.

– Сказано при свидетелях, на горе Скармуш у истока Нижнего Июрза Бархударом первому халифу белых мрассу – Моджушу, что владеет человеком тот, кто волею небес жизнью и смертью его владеет, кто судьбу человека изменить может, словом или поступком, – явно цитируя какой-то религиозный текст промолвил Семка.

– Да, сказано, – подтвердил Джамзук.

– Сказано при свидетелях, у реки Колакуль первому Аману из рода Кзыл-уул, халифом белых мрассу Моджушем Четвертым, что ни белый, ни черный мрассу да не имеет в рабах ни белого, ни черного мрассу.

– Да, сказано, – снова согласился хозяин султанского порога.

– Сказано при свидетелях, здесь, на реке Ястребе, вблизи города Славена, перед лицом МиМа Амана Шестого, слова о службе и плате за службу скотом русскому бойцу Василию, что привели к смертному приговору мрассу, который называл себя «голос» МиМа.

– Да, сказано, – с явной неохотой проговорил судья.

– Три раза ты согласился со мной, мудрейший Джамзук, три раза я сказал правду, да будет трижды велик и славен суд МиМа [73]. Пусть по всем землям несется весть о справедливости МиМа Амана Шестого.

– Пусть будет так, русс. Как твое имя?

– Семен.

– Ты очень умный и хитрый Семен, я запомню тебя и расскажу в степях. Ты всегда сможешь сослаться на меня по всей Жории. А теперь, если других дел к МиМу, да продлит Бархудар его годы, у тебя и Василия нет, то можете забрать, что желали, и – прощайте.

Нас два раза просить не надо, мы неторопливо удалились, пряча в кулак довольные улыбки. На выходе стояли те же молодцы с железными дубинами, но рядом нас ждал огромный (чуть пониже меня) батыр и удерживал за веревку связанного человека с мешком на голове – мою новую собственность. Батыр молча передал Семке веревку и с достоинством удалился.

Семка достал нож из-за голенища сапога и разрезал веревку, снял с головы «голоса» мешок. Тот зажмурился от света, низко мне поклонился и, прокашлявшись, промолвил:

– Меня зовут Улдус, хозяин, я готов служить. Моя жизнь принадлежит тебе, приказывай.

– Там, откуда я родом, Улдус, рабство запрещено. Ты свободен и можешь идти, куда сам пожелаешь, – ответил я.

– Не прогоняй меня, добрый господин, мне некуда идти. Теперь в Жории я – изгнанник, позволь остаться и служить тебе, если не как раб, то как слуга.

– Ладно, пойдем, в лагере разберемся, нечего тут торчать, – поторопил нас Семка, и мы, уже втроем, отправились к трибунам, где русское войско уже построилось в походную колонну.

Семка вкратце доложил Осетру, до чего мы там договорились, а я купался в море народной любви. Три раза кричали мне «Слава!», но строй ломать не годится, так что обошлось без похлопываний и объятий, чему я был даже рад, не особенно-то мне это нравится – с мужиками обниматься.