Ульян Гарный - Ни слова правды

Обратил внимание на климат-контроль, вокруг центрального столба, тоже золоченого, в самом верху небольшие лючки. Часть из них была открыта, остальные закрыты. Рядом со столбом золоченый же шест: судя по длине, для управления этими самыми лючками. Все чай пьют, никто не говорит, я уже на Семку вопросительно поглядывать стал, однако он глазом не моргнул – значит, и дальше молчать.

За шатром завопили трубы, хриплые такие, вроде суры называются, или карнаи. Дедуля на троне прокашлялся, но говорить стал мрассу, который сидел у его ног:

– Мудрейший из мудрых, могущественнейший из могущественных, величественнейший из величественных, отражение солнца на земле и посланник Бархудара, владыка черных мрассу, всей горной Жории и верхнего Июрза, султан Жорский и паша великого халифа Белых мрассу, Аман Шестой этого имени, приветствует посла и бойца великого князя Всеволода, владыки руссов, карегов, болованцев и чуди белоглазой. Желает бойцу Василию побед и многих лет и предлагает ему стада и пастбища и службу богатырскую у султана.

На это отвечал уже Семка:

– Честь сия велика есть, посол и боец ослеплен великолепием его султанского величества, и потрясен великодушием его предложения, и смиренно интересуется, много ли скота в обещанных стадах?

Тут я чуть не вмешался: чего за торг такой – не собираюсь я Русь за баранов отдавать, но, натолкнувшись на яростно-умоляющий взгляд Семки, промолчал. Султан слегка улыбнулся: видимо, диалог взглядов наших прочитал.

Однако продолжил все тот же мрассу, что и раньше, видно, все случаи у них с султаном предусмотрены.

– Мудрейший из мудрых, могущественнейший из могущественных, величественнейший из величественных, отражение солнца на земле и посланник Бархудара, владыка черных мрассу, всей горной Жории и верхнего Июрза, султан Жорский и паша великого халифа Белых мрассу [69]заверяет, что для богатырей, а тем паче сыновей неба, состоящих на службе, нет ничего желаемого, чего не могли бы исполнить конюхи и пастухи султанских стад.

– Нет предела мудрости и богатству МиМ, да простит он мою глупость и жадность, но ведь только истинно великим и мудрым они неведомы, однако мы униженно просим сообщить пределы скотобогатства богатыря на службе у МиМ, – отпарировал Семка.

– МиМ чужд стяжательства и скупости, как и подобает блистательному владыке, но как истинный мудрец он понимает тягу молодых к простым радостям жизни. Поэтому МиМ милостиво позволяет послу и бойцу руссов самому решить, как его вознаградить за грядущую верную службу и подвиги.

В этот момент, к моему изумлению, Семка извлек пергамент и передал его мрассу-глашатаю. Тот посмотрел, показал пергамент МиМу, тот брови задрал, но удовлетворенно хмыкнул, кивнул.

Его голос провозгласил:

– МиМ в неизмеримой милости своей дарует то, что желает богатырь, и дает ему новое имя – Баска.

Тут Семка и молвит:

– Великий воин русский за дары благодарит и отказывается от них в пользу черных мрассу, чтобы скот они тот взяли и вернулись домой.

Мрассу – голос МиМа, аж пальцы себе прикусил, побелел, но промолчал. И сидел с таким видом, будто не в силах оглянуться, словно у него за спиной пропасть или чудовище о ста головах. А МиМ был абсолютно спокоен и невозмутим, на голос свой не посмотрел даже, как и на нас с Семкой, глядел прямо перед собой, преисполненный сознанием собственного величия, неясно было, слышит он, что происходит, или нет.

Как они меж собой общаются без слов, для меня загадка, но это работает. Снаружи зашел один из молодцов, что вход охраняет, только без железной дубины, схватил голоса МиМа за шиворот, закинул его себе за спину как мешок с картошкой и вышел. Передо мной только сапоги «голоса» мелькнули, и все.

На место глашатая тут же пересел пожилой мрассу из советников, и беседа продолжилась как ни в чем не бывало.

– Слово МиМа неотменимо. Вы можете идти, препятствий для мира с руссами нет. Завтра поутру мрассу направят своих коней в Жорию.

Я не позволил Семке встать и на ухо спросил:

– А с «голосом» что?

– Тебе-то что за беда, богатырь. Скорее всего – пятки к затылку, и – хрусть – все, так у них у басурман заведено.

– Как, что за беда, это из-за нас с тобой его щас пополам сломают.

– Да, он же мрассовец, что нам за дело? – удивился Семка.

– Нельзя так, и точка. Ты не скажешь, я сам спрошу, – отрезал я.

– Не горячись ты, я попробую.

Наша задержка, конечно, не осталась незамеченной. Но выдержки мрассовским придворным и самому МиМу было не занимать – никто и глазом не моргнул, все тихо ждали, когда же мы уберемся. Но шалишь, Семка, как уговорились, начал операцию по спасению «голоса»: