Ульян Гарный - Ни слова правды

Довольный Осетр отдал приказ двигаться, но вышла заминка. К русскому войску подъехал верховой отряд. Именно верховой, не конный. К нам в гости пожаловал отряд из троллей, штук сто. Сидели они на огромных зверюгах, больше похожих на мохнатых и клыкастых варанов. Во главе восседал Тве, с заплывшим глазом. У меня, кстати, синяка не было, голова не гудела, не иначе Кондратий распорядился.

Тве поклонился Осетру и на своем прорычал длинную фразу, которую тут же сам и перевел:

– Тролли свободны, как северный ветер, но и ветер вращать мельницу. Мы согласны служить князю руссов, ежли тот согласится говорить троллям правду.

Осетр кивнул и ответил:

– Я, воевода князя Всеволода, услышал твои слова, зову тебя в Славен. Там ты услышишь князя.

И мы вместе с троллями шагом тронулись к Степным воротам. Я окинул взглядом лагерь мрассу и поразился изменениям: половины шатров как не бывало, несколько конных колон уже подъезжали к лесу. Слава богу, жорцы возвращались в родные степи.

У ворот собрался весь Славен приветствовать нас, горбыли Дикопольской усеяли цветами так, что Ассам тонул в них по щиколотку. Раздались крики, и тут грянул пушечный залп, в небе расцвели разноцветные венчики сполохов. Ай да Кудло, когда он все успевает?

Приняв благодарность жителей, мы доехали до казарм, там я устроил Ассама и Улдуса и прилег отдохнуть, уж очень день выдался хлопотный. Спал без всяких путешествий, темным, освежающим сном крестьянина, утомленного тяжелой, но праведной работой. Встал, и, удивительное дело, захотелось помолиться, поблагодарить господа за все. Но с молитвами у меня беда, ни одной до конца не знаю. Пошарил глазами вокруг, должны были православные мне молитвенник оставить: и точно, вот он. Правда, на старославянском, но в общем-то понятно. Прочитал молитву мытаря, молитву предначинательную, молитву Святому Духу, Трисвятое, молитву господню, тропари Троичные и уже не смог остановиться, прочитал все утренние молитвы, преисполнился благоговения и покоя. Все верно сказано, особо в молитве господу нашему Иисусу Христу: «Да не убо похитит мя сатана, и похвалится, Слове, еже отторгнути мя от Твоея руки и ограды; но или хощу, спаси мя, или не хощу, Христе Спасе мой предвари скоро, скоро погибох: Ты бо еси Бог мой от чрева матери моея».

Страшно, если утащит меня моя зверская часть за собой, где только тьма и скрежет зубовный, если не смогу искру в душе сберечь…

Но мои размышления прервал стук в дверь. Я в чем был, в рубахе и портах, открыл… и оказался в крепких руках, которые потащили меня на улицу, и я взлетел так высоко, что увидел крышу казармы и своего дома. Грянуло громкое «Слава!», и я снова взлетел уже повыше. И еще раз подбросили меня вверх под громкие крики дружинников. Когда поставили на ноги, я покачнулся и оказался лицом к лицу с сияющим Сивухой.

– Что ж ты, брат, без креста, негоже богатырю. На, держи, – сказал гридень и снял с шеи свой огромный серебряный крест на кожаном гаэтане, – теперь мы с тобой крестные братья. Надевай самое лучшее, князь к себе зовет.

Я, счастливый и довольный таким началом дня, побежал одеваться. Надел сапоги сафьяновые, новую рубаху и порты, нацепил на пояс саблю, на шею гривну, красный плащ с золотой сустугой набросил на плечи. Когда вышел на крыльцо, снова схватили меня удалые воины и поставили на огромный щит и так, на плечах, понесли к детинцу.

На крыльце меня ждали Осетр, Дрего и несколько незнакомых мне сынов грома в богатых одеждах. Они сопроводили меня через вереницу коридоров в большой зал с резными стенами, увешанный флагами и оружием.

В конце зала на золоченом троне сидел князь в золотой одежде с драгоценными камнями, на плечах бармы, в руках скипетр и держава, вдоль стен на лавках сидели бояре в высоких бобровых шапках, в отороченных соболем богатых епанчах. По правую руку сидели бояре – сыны грома, по левую – обычные люди.

Сам князь, похоже, был из обычных людей, но с такого расстояния трудно определить. Глашатай возле трона развернул грамоту и зачитал:

«Славному витязю, заступнику земли русской Василию Тримайле жалую дом с землею в Боярском посаде, годовое жалованье в двести полновесных серебряных рублей, ключникам повелеваю выдавать каждый год припасов любых, каких богатырь пожелает, мехов и тканей славенских и заморских без счету, на какие укажет. За избавление города от напасти на Славенской площади поставить памятный столб, на котором сие деяние славное изобразить в назидание ныне живущим и поколениям грядущим…»