Виталий Полищук - И на этом все… Монасюк А. В. – Из хроник жизни – невероятной и многообразной

Бремя славы, знаете ли!

И я решил, начав готовиться в экзаменам, все же посвятить своим ребятам хотя бы недельку. Тем более, что май стоял жарким, почти, как обычно – июнь.

После того, как мы вышли на Бродвей 12 мая, и увидели, что нас уже ждали, мы, воодушевленные популярностью, пели от души. Мы «выложились».

Мы впервые исполнили «Строку на облаках». Я хотел также спеть написанный мною числа 10—11 мая как-то вечером текст песни, которую я выучил, придумал мелодию, и вот планировал исполнить под гитару сам, один. Но до нее не дошло.

«Строка на облаках» очень понравилась слушателям, и после нее они почему-то потребовали спеть им «В деревеньке маленькой». А следом… в общем, получился концерт по заявкам.

Вот после этого выступления начались звонки по телефону. Мне звонили с утра до вечера и спрашивали, когда мы будем выступать следующий раз. Люди так и говорили «выступать», правда, иногда – «когда будете петь».

Чаще звонили девочки. А вот Рукавишникова так ни разу и не позвонила, а у нее ведь дома был телефон. Я даже знал номер – 5—93.

Зато на день раз по пять звонил Миут – он, как и я, готовился сдавать правила дорожного движения и устройство автомобиля. Например:

– Толь, привет! Ты устройство карбюратора уже «прошел»?

– Нет, я систему охлаждения читаю…

– Ладно! Пока! – гудки «отбоя» в трубке.

Через полчаса опять:

– Толь, привет! Ну, ты карбюратор «читал»?

– Да нет же! Никак с охлаждением не справлюсь…

– На Бродвей сегодня идем?

– Отстань! Вечером позвонишь!

– Ладно! – гудки разъединенной линии.

15 мая вечером было солнечно, воздух был неподвижен, и часам к восьми вечера на Бродвее было не протолкнуться.

И когда мы расчехляли инструменты, я увидел Рукавишникову – она впервые открыто проявила свой интерес, стояла в первом ряду вместе со всеми «моими»: Вовкой Чернявским, Бобровым, Карасевой, Нелькой, Надькой, Сашкой, Гриней Каминским. Возле Варвары тут же оказался Миута, он стоял между ней и своей Нелькой и успевал что-то нашептывать и одной, и второй…

Я ударил по струнам, и «пошел» по ним «восьмеркой», Моцарт подхватил, девчонки встряхнули маракасы.

«Жил в Одессе славный паренек,

Ездил он в Херсон за голубями», – пел я.

«И вдали мелькал его челнок,

– Его челнок! – хором изобразили эхо Моцарт и Бульдозер, и я повел мелодию дальше.

«С белыми, как чайка, парусами…»

Паренек оказался вором, прокурор – негодяем, ну, и так далее.

Песню хорошо знали боговещенские пацаны и подпевали хором.

Размявшись таким образом, я объявил: Сергей Есенин! «Гори звезда моя, не падай!»

Это была серьезная и сложная вещь, поэтому девочки отложили маракасы и стали перед скамейкой, подняв над головой руки.

Моцарт задал тональность, Борька провел медиатором по струнам, и без остановки начал вступление.

Когда я запел, я смотрел в голубые широко открытые глаза Варьки и думал – как же я тебя люблю!

Ведь Рукавишникова, как обычно, была так хороша! В легком коротком платьице, подчеркиващем все достоинства ее фигуры и красоту стройных ног, с косой на плече, и, конечно, яркой косынкой на шее.

Впрочем, сегодня и другие наши девочки были одеты по-летнему и ни в чем не уступали Варваре.

Со слова «журавлей» мой голос пошел вверх, пока не набрал силу на строчках: «Погаснет ласковое пламя и сердце превратится в прах…»

Я пел «на пределе», высоко «задирая» вверх, а две последние строки второй раз мы спели с эффектом «эха», причем девочки не меняли последовательность движений, плавно изгибаясь в такт печальной мелодии и водили руками над головой…

«Как любит пьяница кабак» я почти выкрикивал, а вот при повторе мы спели завершающие строфы с теплом, и не очень громко.

Завершил песню длинным протяженным аккордом баяна Моцарт.

А потом были несколько секунд тишины, и аплодисменты, и девчонок все теребили, а они смеялись и отбивались, а Надька из-за глубины чувств подскочила и поцеловала меня в щеку, а Рукавишникова – нет, она на Надьку обиделась…