Виталий Полищук - И на этом все… Монасюк А. В. – Из хроник жизни – невероятной и многообразной

Она улыбнулась как-то устало и снова, поправив пиджак, положила голову мне на плечо.

– Какие там парни, Толя! Мальчишки! А вот в тебе чувствуется что-то такое… Я бы с тобой, Толь, куда угодно… Знаешь, это как в сказках говорится – хоть на край света…

Я молчал. Каким-то образом она смогла угадать во мне взрослого опытного мужчину, на которого ей, обиженной и разуверившейся, хотелось переложить свои проблемы, прислониться к его плечу, укрыться от жизненной несправедливости за его спиной, чтобы оттаять, прийти в себя…

А она, не поднимая головы, вдруг спросила меня:

– Толь! Очень любишь свою девушку?

На какой-то миг я растерялся. Но что-то вдруг сказало мне, что с Тамарой нужно по-прежнему быть откровенным и честным. Чтобы хоть как-то загладить вину за всех мужиков перед этой такой красивой, молоденькой и – уже обиженной мужчинами девочкой.

– Очень! Том, она моя судьба…

– Да? Жалко… Мне почему-то показалось, что твоею судьбой могу стать я. А что ты мог бы быть моей судьбой, я почему-то уверена…

Нужно было как-то ободрить ее, и я, глядя на раскачивающуюся почти перед нашими лицами ветку с молоденькими листочками, сказал:

– Том! Видишь листики?

– Угу. И что?

– Молоденькие, гибкие, летом станут жесткими, а осенью засохнут и опадут. А потом придет опять весна…

– Ты это у чему?

– Да к тому, что тебе плохо, потому что вокруг весна, а у тебя на душе – осень. Умерли листики… Только ведь зима обязательно пройдет – и снова расцветет все…

Она выпрямилась, как-то очень по-взрослому улыбнулась и сказала:

– Умеешь девушкам зубы заговаривать. А прямо сказать не хочешь – не пойду я с тобой, и все тут! Иди, мол, вон на автобус… Рыцарь!…

Она встала, сняла с плеч пиджак и, подавая его мне, сказал:

– Ладно, пошли! Хоть до автобуса-то проводишь?

Я проводил ее и оставил у освещенного автобуса, почти полностью заполненного ребятами, приехавшими вместе с Тамарой послушать нас. И пошел по Гаражной, мимо автовокзала, домой.

Но напротив здания райотдела милиции из темноты мне навстречу выступила фигура Рукавишниковой. За ней мелькали светлые пятна, и я краешком зрения успел увидеть и понять – вся моя команда там! И все друзья!

– Варь! – сказал я. – Ты куда подевалась? Я тебя…

И тут я увидел ее лицо и понял – нормального диалога не будет…

– Ты… ты с ней… обнявшись…

Она шагнула ко мне и вдруг застыла, вдохнув в себя воздух.

– Монасюк! Какой же ты… Опять эти духи, вот ты значит с кем…

Она размахнулась и влепила мне пощечину! А я не успел среагировать, каратист хренов! Но тут она размахнулась во второй раз, и теперь я поймал ее за руку, и какая-то жуткая волна бешенства накатила на меня вдруг, и я, наверное, ударил бы ее в ответ, если бы не Миута и девчонки.

Он выскочил из темноты и встал между нами, оттеснив Рукавишникову в сторону и крикнув девчонкам:

– Уводите его, на фиг, что смотрите? Быстрее уводите, блин!

Меня ухватили со всех сторон наши девчонки, Надька и Нелька. Они что-то говорили и тащили меня, но я успел увидеть, что на крыльцо милиции выходят милиционеры, Валерка ведет к автовокзалу Варвару, приговаривая: «Давай, давай, Рукавишникова, пошли в автобус», а из дверей автобуса выпрыгивают ребята из КСК, и Тамарка Грунская чуть ли не бежит в нашу сторону…

Последнее, что я увидел, когда в сопровождении девочек сворачивал уже на свою улицу Кучеровых к дому, это что-то объясняющую Варваре Грунскую и Миута, стоявшего с ними и тоже что-то говорившего, размахивая руками.

Порадовал свою девушку, блин!

Как рассказал мне позднее Миут, когда мы сидели на скамейке под фонарем с Грунской, и она приобняла меня и положила голову мне на плечо, Рукавишникова, в свою очередь искавшая меня, чуть не наткнулась на нас.

Ей хватило одного взгляда, и она тут же решила все выяснить до конца. И вместе с Миутом и девочками ждала меня на углу Кучеровых и Гаражной. Но почувствовав запах духов, буквально взбесилась.

И хотя Грунская пыталась ей объяснить, что она лишь уговаривала меня приехать с концертом в КСК, а вот проводить ее домой я наотрез отказался, все оказалось «вотще» – Варвара закусила удила! И заявила, что знать меня больше не желает!

Кто бы сомневался…

Между тем занятия в школе постепенно сходили «на нет», мы изучали лишь экзаменационные билеты, и учебные дни становились все короче. И поэтому обычно мы были дома уже сразу после двенадцати.

Рукавишникова мне в коридоре школы больше не попадалась, может быть – она и в школу не ходила.