Виталий Полищук - И на этом все… Монасюк А. В. – Из хроник жизни – невероятной и многообразной

Я видел удивленные лица друзей, слушателей, радость в улыбке Варвары и широко открытые глаза Грунской.

И объявил завершающую сегодняшний концерт песню: «Трамвай последний…», на стихи Сергея Есенина.

Ну, а чего? Даже товарищ Астраханцев в курсе, что это из наследия великого поэта, так что…

Когда мы собирались, были лишь поздние сумерки и до ночи – далеко, и поэтому расходиться никто не спешил. Одноклассники обступили нас, пошли разговоры об экзаменах, а я взглядом пытался найти Рукавишникову, но не находил.

«Опять взбрыкнула! – подумал я. – Хочет, чтобы за ней побегали!». И тут услышал негромкое:

– Толя! Можно с тобой поговорить?

Я повернул голову. Это была Грунская.

– Давай поговорим, – ответил я.

– Пройдемся? Не в толпе же!

– Пошли.

Мы неторопливо шли среди других в сторону Центральной. Гитару я оставил Гемаюну, так что шел налегке, засунув руки в карманы брюк.

– Толь, меня зовут Тамара! Тамара…

– Том, твоя фамилия Грунская. И ты из КСК, командирша комбинатских! И чуть ли не Мастер спорта…

Она засмеялась.

– Так уж и командирша… Кстати, тебе подарок мой на 23 февраля понравился?

Я промолчал. Она тоже помолчала немного и продолжала:

– Толик, я хотела попросить тебя выступить у нас в школе с твоими ребятами. Ты не думай, мы привезем вас туда и домой отвезем, все будет в порядке!

Я покачал головой.

– Не получится, Тамар! У нас – уличный репертуар, для выступления в официальных заведениях он не подходит. А у меня первые экзамены – по шоферскому делу – в конце месяца. Так что мы вообще, наверное, пока выходить петь не будем. Нет времени, Том! Я хочу медаль получить, так что, ты понимаешь… А за подарок спасибо!

Мы шли по освещенной включившимися только что фонарями Центральной, впереди и сзади нас шли редкие парочки, время было позднее, наверное, уже часов десять…

Некоторое время мы молчали. Но я чувствовал, что Тома искоса поглядывает на меня, и что-то как бы прикидывает.

– Толь! – сказал она. – Ладно, приехать к нам вы не можете. Но можно попросить тебя? Ты не проводишь меня сегодня домой?

– Тома, сейчас к вам пойдет последний автобус, и он в КСК меня ждать не будет! А пешком обратно идти семь километров…

Она вдруг остановилась, схватила мою руку своими, и мы оказались с ней лицом к лицу.

– Толя, ну, переночуешь у меня дома! Или машину попутную поймаем… Ты не беспокойся, моих родителей нет, они сегодня в ночную смену!

Я осторожно высвободил свою руку.

– Знаешь, Тома, давай откровенно! От таких игр… В общем, от этого случаются дети, ты не думаешь об этом?

Она смотрела на меня. С сожалением во взгляде.

– Толь, – как-то печально сказала она. – Я ведь узнала, про тебя и твою эту, как ее, Варежкину…

– Рукавишникову, – поправил ее я.

– Ну, да, Рукавишникову. Ну, она же девчонка, а ты ведь рыцарь, я тебя сразу поняла… К ней ведь ты не прикоснешься… Поедем, а? Ну, Толь! Ты мне еще на январской конференции так понравился! Почему не подошел?

Я промолчал.

Слева показалась пустая скамейка, прямо под фонарем. Наверное, поэтому и пустая, подумал я.

– Пойдем, сядем? – предложил я. Я не хотел обижать ее, эту девушку, потому что понял – ее кто-то уже обидел… По интонациям было слышно, да и на мою реплику о детях она не отреагировала…

Мы сели, я накинул ей пиджак на плечи, и она положила мне голову на плечо. Пошевелилась, устраиваясь поудобнее.

– Тома, я не могу! Ну, прости меня, я правда не могу…

Она, не поднимая с плеча головы, повернулась лицом к мне, и теперь смотрела на меня снизу, как бы исподлобья.

– Рыцарь, я же говорю! Повезло твоей Варежкиной.. А вот со мной в Москве, на последних сборах, совсем не по-рыцарски поступили…

Он вдруг рывком выпрямилась и схватив меня за локти обеими руками, заговорила быстро, взахлеб:

– Толя, а поехали после школы вместе в Москву, а? У меня там родственники, устроят тебя в МГУ, на любой факультет! А меня приглашают в МИФК, и кандидатом в сборную России! Поехали, Толь! Будем вместе, я спортом серьезно займусь, ты будешь песни свои петь! Поехали, а, Толь?

Она смотрела мне в глаза с такой надеждой, она так хотела, чтобы чудо с л у ч и л о с ь… У меня сердце сжалось от жалости к этой незаурядной и сильной и – надломленной, девочке, но что я мог поделать – солгать? И наплевать на собственную судьбу? Во второй раз оставить несчастной Рукавишникову?

Я аккуратно освободил руки.

– Нет, Тамара, прости. И потом – почему я? Ну что, за тобой парни не бегают, что ли?