Владимир Кожевников - Забытый. Литва

«Что такое? Боюсь, что ли? Да нет вроде. Почему же дрожишь-то, как овечий хвост? Непонятно! Тоже мне — вояка!.»

Рука деда опустилась ему на плечо. Митя вздрогнул.

— Ты не жмись, сынок, расслабься. За рукоять не держись — и пальцы запотеют, и рукоять. Когда вперед пойдем, наверх посматривай, щит наготове держи. Могут сбросить чего тяжелое, а то и смолы плеснуть — остерегись.

— Ага! Дед! А чего это у меня зубы стучат? — Митя превозмогает стыд, считая, что так лучше.

— Хе! Не обращай внимания. У всех так по первости-то. Да и не по первости... Перед боем всегда так. Не боишься?

— Да нет, в том-то и дело!

— Вот и хорошо! А зубы постучат и перестанут...

Вдруг ворота острога тихо, будто сами собой, будто во сне, растворились.

— Дед!!

— Вижу! Ух, молодцы! Вингольд! Вперед!

Воины, сидевшие и лежавшие вокруг моста, вскочили, схватили свою ношу и кинулись к воротам. Быстро и споро стали надвигать мостик через ров, но он оказался все-таки слабоват для такой длины, повис, и конец его ткнулся в стенку рва аршина на полтора ниже, чем надо.

— Эхх! Мать твою!.. — заскрежетал зубами Вингольд.

Но на той стороне выскочили из ворот люди, кинулись, схватили упершийся в землю конец моста, вытянули его и положили на площадку перед воротами.

На башне истошно завопили сторожа, но Бобровы дружинники, подняв зонтиками щиты над головой, густо бежали по мосту и скрывались в воротах.

— Дед, пошли скорей!

— Успеешь. Дай бойцам забежать.

С башни полетели стрелы, камни, но как-то неуверенно, недружно. Чувствовалось, что защитники ошарашены. Слышно было, что на башне уже вовсю рубятся.

В ворота побежала четвертая сотня, когда на башне все стихло.

— Вот теперь пошли и мы. — Бобер не спеша побежал вперед, Митя за ним, сзади топал и сопел монах.

Им уступили дорогу, и Митя, поглядывая наверх, как учил дед, перебежал мостик и очутился внутри острога.

Его больше всего поразил рев дерущихся далеко впереди людей. Он сам закричал и дернулся вперед, но монах схватил его за руку:

— Погоди! От деда не беги!

Дед же стоял у ворот и распоряжался вливавшимися в ворота сотнями, заворачивая их наверх, на стены. Тянулось это довольно долго, пока весь полк не оказался внутри крепости. К этому времени поляки стали разбегаться, прыгать со стен, бросаться в реку. Слышны были плеск, топот, крики. Только прижатая к дальней стене большая группа (некуда было деться!) бешено отмахивалась от наседавших литвин.

— Федор! — гаркнул Бобер. — Давай лучников! Федор свел со стены двадцать человек с луками.

— Пошли! — Бобер направился к дальней стене. Подойдя к дерущимся, Бобер громовым голосом вскрикнул:

— А ну, расступись!

Литвины откатились от поляков, потеснились в стороны. Поляки остались стоять у стены, затравленно озираясь, прикрываясь щитами.

— Бросай оружие, пся крев! — взревел Бобер по-польски. — А то всех сейчас стрелами перещелкаем!

— Пошел к чертям собачьим, свинья! — откликнулись от стены.

— Федор!

Свистнули стрелы, и семь человек у стены упали. Еще! И еще десять упали.

— Эй, хватит! — закричали от стены. — Мы сдаемся!

Бобер поднял руку. Луки опустились. Поляки начали бросать сабли, щиты и выходить вперед.

— Вот и все. Ффу! — выдохнул Бобер. — Федор, проследи! Выведи их на свет, свяжи, чтобы не разбежались. Утром разберемся. Пойдем на стену, поглядим.

Они поднялись на стену. У частоколов кое-где еще дрались, но бой быстро замирал — поляки разбегались и бросались в реку, надеясь укрыться на том берегу.

— Много нашим за рекой работы будет. Пошли. Все!

Митя посмотрел на свой меч, который так и не пришлось пустить в дело, сунул его в ножны, вздохнул. Дед равнодушно махнул рукой:

— Не жалей, еще намашешься.

На следующий день, разобравшись с пленными, ранеными и добычей, Любарт двинулся на Холм. От Оленьего выгона его отделяло 60 верст. Бобер ворчал:

— Вот тебе и победа... А почти полсотни убитых, две сотни раненых. И пленных, леший бы их позабирал, в остроге три сотни, да Кирилл с Федором из речки наловили три сотни — тоже так не бросишь. И у них тоже раненые... За здоровыми глаз да глаз, за ранеными уход, за добром (добра, конечно, много) присмотр — еще триста с лишним человек — семи сотен как не бывало! Целый полк, считай, к чертям собачьим! Как там твой Плутархос говорил?

— Насчет чего? — оживляется монах.

— Полководец там какой-то римлян разбил...

— А! Это Ганнибал! — живо догадывается Митя, — «Я разбил римлян — пришлите мне войско, я наложил на Рим контрибуцию — пришлите мне денег!»