Владимир Кожевников - Забытый. Литва

— А?! Вернулись?

— Нет. Пойдем, посмотрим.

Они спускаются вниз, к тому месту, где ров смыкается с ручьем. Здесь тихо и черно. Не видно по воде совсем, хоть глаз выколи А тишина хрупкая, нервная и как будто отгороженная, отрезанная от гама, что стоит там наверху.

Они долго стоят у воды. Запашок здесь, конечно... Напряженно вглядываются, вслушиваются — ничего! В конце концов как будто всплеск?!. Да! Вот еще! Еще!

— Никак плывут! — шепчет Любарт.

Плотик и две фигуры на нем возникают рядом внезапно. Двое вытаскивают бревна на берег и лезут назад в воду. Долго обмываются, пока князь не окликает:

— Эй, хватит! Найдите место почище. Здесь ведь тоже дерьмо плавает.

— Ты настоящего дерьма не видел! — откликается монах и выходит из воды. Воняет от него!..

— Ну! Был?!

— Был!

— Ах, орел! Ну и гусь! Пошли скорей!

— Нет! Митрий, ты травы принес?

— Вот она.

— Давай скорей! Гаврюха, пошли в ручей, к чистой воде, а то задохнусь. О Господи! Воля твоя!

Они поднимаются вверх по ручью шагов на сорок, там монах с отвращением сдирает с себя все и лезет в ледяную воду. Гаврюха — следом. Монах мычит, ахает, кряхтит и трет, трет себя травой до тех пор, пока не покрывается душистой белой пеной. У Гаврюхи громко клацают зубы, но он тоже не спешит обмываться и выскакивать.

Князь с Митей терпеливо ждут. Настроение у них поющее. Сон как рукой сняло!

«Раз монах был там, значит, проникнуть в крепость можно! Значит, она уже — того! Значит — завтра!.. Или сегодня? Как Любарт решит! Но это уже второе! Главное — шарахнем! Ах, отче, отче!! Отчаянная твоя башка!»

— Митрий! Принеси нам какие ни то порты, эти мы уж не наденем, а голыми к костру идти, еще увидит кто, подумает — чокнулись...

Митя срывается за одеждой.

Через некоторое время они вчетвером сидят у костра. Князья укрывают лазутчиков плащами, наливают им полные жбаны, тащат закусить.

— Со мной такого не бывало, — смеется монах, — чтобы князья за мной ухаживали! А. Гаврюх?!

— Заслужили, черти! — треплет его по затылку Любарт.

У Гаврюхи зубы выбивают дикую дробь, а руки так дрожат, что из жбана выплескивается брага.

По комплекции он — едва треть монаха, а пока тот лазил по трубе, все три часа, а то и больше, просидел на плоту.

Любарт отнимает у него жбан и поит из своих рук. Заставляет выпить много. Велит Мите принести шерстяной коц и еще им накрывает Гаврюху. Тот, наконец, перестает стучать зубами, расплывается в блаженной улыбке.

Монах сам за собой ухаживает: дует из жбана, поворачивается к огню то одним, то другим боком, подтыкает под себя плащ.

Митя тянет носом воздух: «То ли принюхался — вроде и не воняет?»

— Да не-е-е... Отмылись — не нюхай! Эта трава у деда Ивана — мировецкая! Ну так, стало быть, залез я! Скобы вколотил! Так что теперь можно и без шума. И не одному. Крышку приподнял, осмотрелся... Лошадей там стояло с десяток, людей не видел, но вылезти не решился, не стал рисковать. Я ведь не расспросил, как там внутри и что. Теперь бы туда тех, кто внутри хорошо ориентируется. Того же Лугвения! Ну и обмозговать, как действовать, да и с Богом!

— Хорошо, отец Ипат! Ох, как хорошо! Ладно, утром обмозгуем. Пожалуй — на завтрашнюю ночь. Надо, наверное, мост приготовить, чтобы ворота изнутри открыть и... Ну ладно, подумаем! — Любарт сияет. — Ох, отец Ипат! Если возьмем — проси, чего хочешь!

— Економку! Економку мне подари, потолковей да подородней! — хохочет монах.

— Хха! А как же твое монашество?

— Бог милостив! Я каждую ночь каяться буду! — во все горло ржет монах.

— Согрешу — и покаюсь! Согрешу — и покаюсь!

Брага действует быстро: щеки краснеют, глаза соловеют, а у Гаврюхи так и вовсе закрываются. Он заваливается на бок и засыпает.

— Ну, герои, давайте поспим малость. — Любарт поднимается, идет к себе в шатер.

— Сейчас! Еще посидим зачуток! Согреемся, бражку допьем... А, Мить?

* * *

Наутро Митя не узнал Любарта. Постное лицо, недовольная мина. Он придирался к воеводам по всякому поводу, давал разгон, требовал чего-то придумать для взятия острожка.

Воеводы знали своего князя и шарахались от него кто куда. В конце концов, кто по княжескому приказу, а кто сам себе напридумал, они разбежались по лагерю — лишь бы Любаргу не на глаза!

Тогда князь удовлетворенно огляделся и велел звать Бобра «с челядью».

«Ну дай Бог Бобру стерпеть все княжьи капризы», — вздохнули воеводы. Бобер явился «с челядью»: монах, Вингольд и Михаил. Митя сидел у князя уже с рассвета.