Владимир Кожевников - Забытый. Литва

— И что же? — Дмитрий не знал почти ничего об этой войне, как-то прошла она мимо его внимания.

— ...Когда мы обратно возвращались, накинулись с тыла (откуда только силы собрали, сволочи?!), весь обоз отбили, нас потрепали крепко, пришлось ни с чем возвращаться...

— А если честно, ноги уносить, — криво усмехнулся Кориат. — С ними у нас ни разу еще гладко не прошло... Как заколдованы, как примета плохая... Говорят, бывает неудобный противник...

— Что ж в них самое-то главное?

— Так сразу и не скажешь, — пожал плечами Кориат, — основательность, пожалуй... Вооружение хорошее, доспех прочный. Ты сам с рыцарем бился — знаешь. Пробил бы ты его панцырь с твоими тогдашними силенками?

— Я и не пытался...

— Вот. Стрелами их не возьмешь. В бою дисциплинированны. Очень! Никогда сами строя не развалят! Не увлекаются. В обороне стоят мертво. Наступают медленно, не путая шеренг... Что еще?.. Позицию хорошо выбирают — обойти трудно... разведка неплохая... в общем, серьезные ребята.

— Ну! Так и напугать недолго, — недоверчиво морщится Дмитрий, — неуязвимы?

— Ну почему? Вот если строй их растащить — теряются... с пехотой справляются плохо, против копий довольно беспомощны, неповоротливы, тяжелы, сюрпризов не любят...

— Сюрпризы-то кто же любит? — смеется Дмитрий, — Мне-то что прикажете... или посоветуете?

— Ну, дед знает вообще-то... Но — коней помощней; вооружение потяжелей; арбалетов побольше, а главное, искусных арбалетчиков, луки против них — тьфу!

— Попробуем. С арбалетами, правда, слабовато.

— Ну, время до весны у тебя есть, только попусту его не теряй.

— Постараюсь. Думаю, кое-что успеем.

Любаня, горестно задумавшаяся во время этого разговора, встрепенулась:

— Подождите о делах, кабанчик стынет. Поешьте, а там... Юли, вели подать.

Юли уходит на кухню, а через минуту двое поварят вносят в столовую огромное блюдо, на котором лежит без всяких приправ и украшений горячий, дымящийся, светло-коричневый — только что с вертела! — кабанчик, около пуда весом.

— Попробуйте, — предлагает Любаня, — это отец Ипат по-своему как-то жарил, «по-плецкопцки» — он говорит.

У князей загораются глаза. Кориат потирает руки:

— Отец Ипат — мастак на такие штучки! А где он сам-то?

— Так ведь не звали, — усмехается Дмитрий, — отец Ипат у нас человек дюже скромный.

— И с каждым часом все скромнее, — хмыкает Юли.

— Что такое? — не понимает Любарт.

— Разнежился наш отец Ипат, как кот на завалинке. Одно повторяет: живи — не хочу!

— Интересно! Так зовите его. Тайные разговоры закончены. А, брат? Или для сына еще какую-нибудь пакость приберег?

— Нет, — смеется Кориат, — давай монаха! А ты, Юли, себе и ему места приготовь, да садись.

Скоро появляется монах, останавливается в дверях, крестится на иконы, поворачивается к присутствующим, крестит их, рокоча:

— Мир вам, чада мои возлюбленные! Здравы будьте, дорогие гости! Ра-ад, рад видеть вас, храбрецы-удальцы, в нашем пристанище скромном!

Из-под рясы выпирает чудовищных размеров живот, голова напрямую срослась с плечами, а на гладком лице, словно насовсем, застыла блаженная полуулыбка несказанного довольства.

— Господи помилуй, отец Ипат! — в один голос чуть не вскрикивают оба князя. — Эк тебя разнесло, не узнать!

Лицо монаха расплывается шире:

— Доволен! Много житием своим доволен, отцы-князья! Весь век бы так и жил, аки птица небесная, плоды земные, щедро княгинюшкой даруемые, потреблял.

— Ну, на птицу-то ты, отче, теперь не совсем... — мнется Любарт (Юли фыркает, и весь стол давится смехом), — с таким чревом как в седло взлетаешь? Или отроки возносят?

Монах пропускает насмешки мимо ушей:

— Нужда заставит — взлетим. Куцы хошь... В случае чего еще и мечом пару раз успеем махнуть, или чревом сим грешным, необъятным княгиню с детишками, а то и самого князя от клинка немецкого прикрыть.

— Ну проходи, проходи, садись, — любуется им Кориат, а Люба с радостью отмечает себе: не стало в его взгляде ни печали, ни усталости.

— А почему от немецкого? — с некоторой тревогой спрашивает Любарт. Монах подходит, садится, хищно оглядывает стол, видит своего кабанчика, лыбится еще шире:

— Дыть можно и от польского, можно и от татарского... правда, у них сабли, но... — он недоуменно смотрит на Юли, помоги, мол, с едой-то, но не получив от нее помощи, отрубает у кабана заднюю ногу, сгребает на свою миску, наливает из кувшина и, перед тем как приложиться, заканчивает, — ...но люди кругом болтают, что ныне с Орденом война на носу.