Владимир Кожевников - Забытый. Литва

— Какая разница? — устало вздыхает Олгерд, — хотя... — и вспоминает своего маленького Ягайло, глазастого бесенка-поросенка, забравшего думы и душу...

— Митя, а страшно было?

Они лежат в постели, откинувшись друг от друга, ослабнув от первой, быстрой и такой сладостной после долгой разлуки, схватки.

— Когда?

— Ну, когда бился...

— Когда бился — нет, там некогда было.

— А когда?

— Вот перед самым боем поджилки тряслись, — усмехается Дмитрий.

— А ночью? Вот, наверно, ужас?

— Ночью я спал. Как в свадебную нашу ночь. Помнишь, как мы от монахова зелья заснули? Вот и там меня монах напоил.

— А ты обо мне вспоминал?

— Конечно, моя маленькая! А ты?

— Ой! Я только по тебе и скучала! Я тут весь дом переполошила, деда задергала... Он, наверное, уж злится на меня.

— За что?

— Я к нему все с теремом приставала.

— Ну...

— Ну, он сначала усмехался так, в усы. Потом отмахиваться стал. Потом раздражаться. А я все ему: к Митиному приезду надо, да к Митиному приезду (Дмитрий благодарно чмокает ее в висок). Ну он и начал! Да так быстро! Народу нагнал! Мастеров откуда-то, теремщиков. Плотники — такие искусники! Я таких и на Москве не видала. Правда, на Москве-то я еще... Теперь вон видишь, какие хоромы стоят! Не хуже, чем у тятьки на Москве!

— А как же они! Такой вид... У нас ведь так не строят.

— А я мастерам все разобъяснила. Они понятливые такие! Я им рассказываю, а они прямо на земле рисуют — и получается в точности как мне надо! Здорово! Тебе понравилось?

— Да!- Дмитрию действительно понравилось. Его приятно изумил как из сказки появившийся в его отсутствие удивительный маленький дворец. С башенками, переходами, большими оконцами, высокими крылечками с балясинами, лесенками, витыми колонками...

— А что на Москве все такие терема?

— Ну что ты! Нет, конечно. Это ж для тебя, для князя, не забывай. Но там в Кроме...

— Это что такое?

— ...ну в крепости. Там почти все такие. Княжеские да боярские. А уж церкви какие красивые! Даже каменные есть! Ну и в посаде есть тоже ничего себе, у кого побогаче. А так — простые избы, как и тут. Только у вас изба на улицу глядит, а в Москве на улицу забор, да ворота крепкие, а дом и пристройки все в глубине двора. А вокруг дома огород и сад, от забора и «на зады» до другого забора, а там другой двор, на другую улицу выходит.

— Что ж, так места много?

— Много — не много, а чтоб на семью хватало. И поесть, и на зиму запасти. Это же все надо...

— Надо.

— Митя!

— Что?

— А я уж беременна, наверно.

Дмитрий вздрагивает:

— С чего ты взяла?

— Ну... я не знаю... мне кажется... Говорят, на соленое тянет. Я раньше огурцы соленые терпеть не могла, а тут оторваться не могу. Правда, у вас они на вкус другие совсем...

Дмитрий вспоминает Любаню за свадебным столом в Бобровке, раскрасневшуюся от глотка меда, с хрустом грызущую огурцы.

— Хых! Ну а еще что?

— А еще вот, — она берет его руку и кладет себе на живот. Дмитрий гладит упругий детский животик, и в нем пожаром вспыхивает желание. Он опускает руку ниже, трогает ее, гладит, притягивает к себе.

— Ну и что? — тяжело дышит ей в ухо.

— Живот растет, — шепчет она.

Дмитрий не выдерживает, фыркает, отворачивается.

— Чего ты? — обижается она.

— Ничего... Иди сюда. — Дмитрий прижимается к ней, ощущает ее груди, наваливается...

Теперь это продолжается долго. Люба дышит все громче, потом начинает пристанывать, потом корчится, даже кусает легонько Дмитрия в плечо и раскидывается, ослабев. Он приостанавливается, давая ей отдохнуть, а себе чуть остыть, потом продолжает, до тех пор пока Люба вновь не начинает задыхаться. Потом опять приостанавливается. И уже на третьем витке, когда она становится совсем безразличной, мягкой, и шепчет:

— Оо-ох! Устала... Как же хорошо!.. — он доводит себя до исступления, тиская ее изумительные груди, и, содрогаясь от наслаждения, наваливается на нее мешком и затихает.

— Ой, тяжело. — Люба выскальзывает в сторону. Дмитрий лежит носом в подушку. «Хорошо! Ох, хорошо... А лучше, чем с Юли?.. Лучше! — он вспоминает Юли, начинает перебирать одну за другой их горячечные, лихорадочные, ненасытные ночи. Ох, Юли! Ведьма! Нет, с Юли лучше... С той как в бою: не отдохнуть. Не сравнить! Но разве можно сравнивать? И зачем?! Разве тебе сейчас плохо? Хорошо! Ну и!.. Нет, с Юли все-таки лучше...»

Он поднимает голову. Любаня приподнялась на локте и смотрит на него нежно, грустно.

— Что, маленькая?

— Ничего. Просто думаю... За все мои невзгоды Бог меня наградил. Тобой!