Владимир Кожевников - Забытый. Литва

— Посильнее?.. Хм! — Дмитрий вспомнил наглую усмешку рыцаря, белесые глаза. — «А ведь страх уже поднялся... нет, страх все время был, но внизу где-то, под всеми думами и разговорами, а тут наверх поднялся... чуял — силы кончаются... А от этой усмешки и вовсе вроде бы полагалось в штаны накласть, а я разозлился! Да еще как! А страх?.. Да так тут и был, куда ж ему деться... Почему я вдруг Федьку-козла вспомнил? Зачем жест делал?! От страха, конечно... Ну, что ж! Значит, и страх, бывает, помогает!»

— Ладно, Ваня! Так и порешим.

— А что порешим, князь? — взвился в надежде Ваня.

— Да насчет тебя, как я сказал! — Дмитрий понял, что потерял нить разговора. Ваня падает на колени и ловит руку для поцелуя.

— Ну-ну! Брысь! — и тот вскакивает. — Так почему же его надо было все-таки — того? — опять ловит нить Дмитрий.

— Ну теперь ты, видно, и сам понял. Останься он жив, тебя бы его люди в момент убрали, и ойкнуть не успел бы!

— Так что же, а теперь эти люди? Они же никуда не делись...

— Они-то не делись, да хозяин делся. Теперь у них хозяин другой, и на прежнего им наложить большую кучу! А новый хозяин тебе ж... будет целовать.

— Наследник, что ли?

— В том-то и дело, что нет у него наследника! Слыхал, когда рыцарь речь говорил? «Последний из рода...» То есть почти все его добро и все люди переходят к Ордену, то есть в руки Grossmeister'a! Понял?

— Понял...

«Так и в герои Ордена еще попадешь...»

Посольство Кориата великолепно удалось. Конечно, Кориат старался вовсю, конечно, он сделал все возможное и даже невозможное. Он превзошел себя! И все-таки (все это понимали, и Кориат больше других!) главным виновником успеха стал Дмитрий, его неожиданная победа, так кстати подоспевшая на помощь Великому магистру, так что Кориату осталось только не упустить момент, что он и сделал с присущей ему дипломатической ловкостью.

Была подписана торжественная грамота о вечной дружбе и нерушимой границе, о наказании своих подданных, вольно или невольно нанесших вред соседу, и т.д. Этот блестящий договор позволил Олгерду в течение нескольких лет, до самой смерти Генриха фон Арфберга, быть спокойным за западную границу и всеми силами обрушиться на восток, на сопредельные русские княжества, Смоленское и Дебрянское, многое осуществив из задуманного. Но об этом речь дальше. А сейчас...

Провожали посольство пышно, с дорогими подарками. Число друзей у Кориата здесь увеличилось как-то сразу резко.

Но самым близким остался все-таки Магистр, который не утерпел, пригласил однажды главу посольства на приватную беседу и беседовал с ним с глазу на глаз более шести часов, после чего барона Генриха двое суток никто не видел, а Кориата, на четвереньках доползшего до своего пристанища, сутки отпаивали квасом и рассолом и отмачивали в шайке с горячей водой.

Подкатывались с дружбой и чарой и к Дмитрию, но его спасало незнание языка, а подружился по-настоящему он только с французом. Зато уж Кориата помочалили! Потому и радовался он, когда настало время отъезда, вздыхал то и дело глубоко, облегченно и головой встряхивал — ну и работка выдалась!

В одном только не преуспел на сей раз князь новогрудский. Не удалось ему за все время посольства соблазнить ни одной дамы. Рыцари были люди суровые, давшие обеты Господу, и если и имевшие женщин, то где-нибудь далеко на стороне. Но Кориат был не в обиде, даже рад. Потому что если б еще и бабы, то живым ему из Ордена точно было не уйти.

Послы подъезжали к Вильне в веселейшем и прекраснейшем настроении, потому что слава, бежавшая как всегда далеко впереди, готовила им везде великолепную встречу. И хотя почет и уважение были по рангу и по званию, каждый (а особенно каждая!) выспрашивали друг у друга и у стражи, дружинников:

— А где ж княжич этот, что рыцаря сгубил?

Дмитрий это знал и горделиво выпячивался в седле. Ну разве нельзя! Просто погордиться! А имей он отцов характер, да будь постарше, так по дороге бы уж с десяток девок сгубил, а еще больше замужних грешниц каяться заставил — ведь все от случая зависит, а женщине ослабнуть всегда легче и быстрей, чем девке неопытной и боязливой.

Отец как мог намекал ему на это, старался подучить, подсказать. Но Дмитрий оставался равнодушен. Появилось в нем что-то сильное, страшноватое, уже неподвластное Кориату. В повадке, во взгляде чувствовалось какое-то невысокомерное равнодушие к женщинам, их восторгам. Кориата это очень интересовало, беспокоило. Он настойчиво пытался разгадать то новое, что возникло в сыне после поединка, проникнуть в этот его замыкающийся, не пускающий в себя мир. В дороге ему ничего не удалось, когда же прибыли в Вильну, новые заботы обрушились на удачливого посла с совершенно неожиданной стороны и отодвинули моральные копания далеко на задний план.