Владимир Кожевников - Забытый. Литва

— Вот и хорошо, — Взгляд его, смягчается, и он наконец заглядывает ей в глаза. — Ну встань, чего ты на коленках ползаешь, еще войдет кто...

Юли вскакивает на ноги и аж будто вся звенит, Мите кажется, что она вот сейчас оторвется от пола и без всякой метлы вылетит в трубу. «Ведьма!» Дмитрий подходит, берет ее за руку и... что-то происходит (память? Колдовство?) он хватает ее за талию, прижимает к себе, крепко, очень крепко, ощущает совсем не забытые острые маленькие груди и впивается в упругие и горячие губы диким поцелуем.

— А-аххх!! — словно раненная вскрикивает Юли и отбрасывает назад руки, как убитая птица опускает крылья. Дмитрий отстраняется, трясет головой, а перед ним огромные, горящие глаза...

— Юли... — Он не знает, что дальше говорить, надо ведь как-то вернуться к началу.

— Слушаю, князь! — громко и официально откликается Юли и отскакивает на два шага, потому что в сенях кто-то затопал и сейчас войдет.

— Запомни этот разговор.

— Запомню! Не забуду, князь!

— И еще. Не только княгине советовать. Но у нее спрашивать. И совета, и более того — приказа. Поняла?

— Конечно! Приказа, — в глазах ее прыгают бесы, губы тянутся в улыбку, но она изо всех сил удерживает их.

— Можно к тебе, князь? — хрипло басит из двери отец Ипат.

— Заходи! — И к Юли, — Если так, то все у нас будет хорошо, если нет...

— Нет-нет! Все будет хорошо! — Юли сияет, — Не сомневайся, князь! Все будет хорошо! Я пойду?!..

— Иди.

Юли вылетает из горницы, зацепив (нарочно!) отца Ипата плечом, обдав его запахом своего бесовского тела и сиянием огромных счастливых глаз.

— О, ведьма! — расплывается во всю физиономию монах, — чего это она?

— Так, поговорили...

— Что, опять за старое?

— Да ну! Наоборот. Заметил — покрикивать стала, командовать. Скоро за Любу, того гляди, примется... Ну, я и решил ее немного того... приструнить.

— А чего ж она такая радостная побежала?

— Наверно, потому, что простил. Сначала-то я пообещал ее к отцу отправить...

— Ну, ты уж!

— Да нет, вру я. Но, в общем, плохо ей стало...

Монах кивает понимающе: «Знаю я, как ты плохо можешь сделать. Особенно бабе, особенно Юли...»

— ...ну а потом... — сам видел.

— Правильно! — гудит отец Ипат. — Правильно, сыне! Баб во где надо держать! — он сжимает свой кулачище. — Иначе сразу на шею — хлоп! — и не скинешь, и не сбежишь.

Дмитрий смеется, любуясь монахом: «Вот кто всегда все делает правильно! Вот кто всегда знает — что именно надо, но никогда не выпячивается, не командует, не спорит, а говорит так, сторонкой, чтобы его только услышали, а там — как знаете. Вот кто никогда не подвел! И Боже ж ты мой, что бы и как сложилось в этой твоей жизни, если бы не он! Правда, в Ордене ослаб отец Ипат... Но это ведь от любви к тебе... А в остальном! Сколько раз уже жизнь спасал... А чему научил!..»

— Ах ты, палочка-выручалочка моя! — Дмитрий ступает вперед и вдруг, крепко обняв, похлопывает монаха по спине и отступает. — Ты чего пришел-то?

Монах хлопает глазами от такой неожиданной сентиментальности, отдувается:

— Дыть я по делу. Посоветоваться пришел.

«Вот! Вот, Юли! Зря я тебя отпустил! Посмотрела бы, как надо! Ведь наверняка пришел с готовым уже решением, а сейчас повернет так, будто я это придумал, да еще и приказа спросит!»

— Об чем?

Монах чешет макушку:

— Мужики наши шибко большой урожай нынче собрали.

— Разве ж плохо?

— А я разве говорю, что нехорошо? Все долги заплатили, и Князеву долю, и хозяйскую, и себе вдоволь, и еще осталось. Хранилища у них полны, зерно девать некуда, они его зимой скотине потравят.

— Это б не надо... Вдруг завтра недород.

— Вот-вот!

— Так что? Может, в счет будущего года забрать? Жалко ведь.

— В счет будущего нельзя.

— Почему?

— Не водилось у нас никогда такого. Подумают — отнимаем. А с другой стороны — вдруг оно пропадет? Прорастет, замокнет, сгорит... А вдруг случится что? Тьфу-тьфу-тьфу!

— А что может случиться?

— Ну, пожар или вражий набег. Мало ли... И мы на следующий год зубы на полку. Доля-то уже будет взята. Тогда уже прямо отнимать придется. Нет, если просто брать будем, они завтра вдвое меньше посеют.

— Как это?

— А так. Начнут канючить, что сил нет, земля бедная, погода плохая... То померзло, то посохло... Знаю я их! Насильно не заставишь. Уговор нарушать нельзя! Сразу руки опустят — скажут: все равно отнимут.

— Так что делать-то?

— Купить.

— Отец Ипат! На что нашим мужикам деньги? Не станут они продавать!