Владимир Кожевников - Забытый. Литва

— Ну как, Любаня?

— Да ничего... А ты как? Или боишься?

— Кого?!

— Меня...

«Ну и ну! — Дмитрий еле сдерживает изумленный смех. — Вот как Ипатово зелье меняет!»

— Я испугать тебя боюсь. Хочу, чтоб ты меня не боялась, а любила. Как отца, князя Кориата...

— Кориата?! — глаза у Любы вспыхивают и потухают.

— Ну, Михаила...

— Михаила... — Лицо ее становится серьезным, она смотрит сквозь Митю, далеко, думая о своем, и глаза у нее делаются печальными, как у богоматери, чудно выписанной в луцкой церкви безвестным мастером-богомазом. Потом, через долгий промежуток, перестают смотреть сквозь, упираются в Митины страшные глаза, вспыхивают искорками:

— Не бойся... За такие слова... Я сильно тебя буду любить! Таких слов мне никто... Даже Михаил... — Она вдруг придвигается к нему, обнимает и целует спокойным детским поцелуем. Дмитрий ошарашен ее словами, но момента не упускает: сам целует ее, сжимает руками, не отпускает, притягивает к себе сильнее, сильнее, чувствует, как она вся напряглась, вспоминает, как ощупывал ее перед провалом сна, загорается... Люба упирается, сопротивляется, но когда он ослабляет объятия, не вырывается, не отшатывается, а остается, как была. Тогда он снова прижимает ее к себе, и она снова напрягается и начинает сопротивляться, но когда он опять отпускает, она опять не уходит... Эта игра быстро увлекает Любаню. Он хладнокровно следит за ней и понимает, что самое трудное позади, теперь не испугается, теперь ей только интересно, теперь ей «хочется». Несколько раз он, будто случайно, касается ее грудей. Груди крепкие и большие. «Черт возьми! Больше, чем у Юли! Вот так девочка!» Он несколько раз целует ее крепко, жадно. Губы ее становятся сухими и горячими, щеки горят, а в дыхании появляется дрожь. Тогда Дмитрий нашел и сжал рукой грудь, она еле слышно вскрикнула:

— А!

— Что?

— Зачем так?

— А разве плохо?

— Нне-е-ет...

Тогда он опустил руку ниже и погладил ей живот. Тут она уже промолчала.

В общем, когда Дмитрий, не спеша и не мешкая, добрался до главного предмета вожделений, Любаня была уже так горяча и так дышала, что он совсем перестал бояться. Она ждала — когда... А он все гладил и целовал ее, уже прислонив свое оружие к главным воротам. И тогда она все-таки спросила:

— Митя, а это больно?

Дмитрий задавил улыбку — ну откуда он-то мог знать!

— Да нет, маленькая, если очень хочешь, то совсем нет.

— Тогда давай скорей.

Дмитрий закрыл ей губы поцелуем и резко, сильно надавил. И (сам не ожидал!) довольно легко вошел.

— Мммы-х! — Люба вырвала губы, дернулась. — Больно! А говорил...

— Да все! Все! Дальше не больно! — Дмитрий сжал и придавил ее своей тяжестью. — Все уже позади!

Она молчит, тяжело дышит. Дмитрий подождал немного, пока пройдет первый шок, и начал тихонько двигаться, а она (видно, мамки научили!) стала осторожно помогать ему.

Больше всего Митю влекли в ней груди, большие и крепкие (у него в голове почему-то вертелось: как кирпичи!), и когда главное было преодолено, он переключил все внимание на них. Что и не замедлило сказаться.

— Что это? — недовольно спросила Люба.

— Что?

— Потекло что-то...

— Это так... Так все кончается... Понимаешь?

— Что, уже все?!

— Все...

Люба была явно разочарована:

— А дальше что? Спать?

— Ну что ты! Сейчас все снова! Поди вон только обмойся, и...

— Да?! А я уж подумала — что ж это... Ну, коли так...

Наутро Кориат, опохмелившись с большого бодуна и нырнув в холоднющий уже пруд, почувствовал себя заново родившимся. Он победителем уселся за столом и весело оглянулся вокруг: с кем коротать время до выхода молодых?

Вчера вечером он заманил-таки ту глазастую, грудь полочкой, боярыню в укромный уголок. Муж ее так быстро нажрался и съехал под скамью, что Кориат не успел с ним не только подружиться, что всегда делал прежде, чем соблазнить жену, но даже познакомиться. Когда он вытащил дебелую красавицу в хоровод и спросил ее на ушко: где муж? — она горестно кивнула в сторону стола: «Вон, под скамьей», — и горько расплакалась у него на плече. Пока он успокаивал ее, они подружились настолько, что прижались друг к другу в хороводе и до самой ночи играли в переглядушки и ловили руки друг друга под столом, и потом... »Эх, хорошо все-таки на чужой свадьбе гулять!»

Дело в том, что и потом, когда боярыня, огрузневшая и обмякшая, сразу после любви мирно уснула, Кориат снова побрел... Вдоль по бестолковой... И набрел еще на одну, гораздо моложе и шустрей...