Владимир Кожевников - Забытый. Литва

А Люба увлеклась рассказом, тараторила, частила так, что княгиня некоторые места не понимала даже, тем более что акцент в языке здесь сильно отличался от московского, слова звучали непривычно. И когда она дошла до того места, где Дмитрия хотели зарезать, и что случилось потом, Любу как с другого края стукнули: «Да ведь он такой же, как и я! Даже несчастней! Я-то хоть официальная княжна, а он?..»

Она по-новому взглянула на Дмитрия. «Не Михаил, конечно, но не плох. И вид не глупый совсем, и держится красиво, просто, не то, что эти петухи за столом. И чем он виноват, что я на него так?..»

И оттого, что только что думала о нем с ненавистью совершенно незаслуженно, что обидела более несчастного, чем она сама (а куда уж несчастней!), волна жалости захлестнула ее, почти до слез. То есть тут-то она Митю и полюбила. Пожалела! А для русской женщины это ведь одно!

Наконец зашумели к последней чаре. Люба не поняла (кричали по-литовски), а Дмитрий заволновался, начал глотать воздух. Монах, каким-то образом очутившийся рядом, на месте Гаврюхи, главного дружки, дернул Дмитрия за рукав:

— Теперь слушай сюда, жених. Не мне тебя учить, что в брачную ночь делать... Но все-таки послушай. Смотри, не напугай девочку, а то на всю жизнь себе все ночное удовольствие испортишь.

— Ну что ты, отче, разве я не понимаю. — Дмитрий смотрит как-то даже вроде и свысока, и монах понимает, что у него все обдумано.

— Ладно. Вижу — понимаешь.

— Ну а чего тогда лезешь?

— Да ведь я все стараюсь — как лучше. Теперь дело слушай! Умолкни! Тут ты обязан выслушать!

— Ну, говори.

— Ты как себя чувствуешь? Устал?

— Ох, устал, отче! Сил нет!

— Во-о-о... А невеста, думаешь, не устала? Небось, еще больше.

— Так что?

— А то! У вас брачная ночь впереди! Как же вы будете? Дмитрий пожимает плечами:

— Как все. Что же делать...

— Вот и слушай старших, упрямая голова. Вот тебе два шарика, держи, не потеряй! — монах перекладывает из руки в руку Мите коричневые горошины, — как останетесь вдвоем, я еще зайду, занесу кувшинчик и две чары. Есть-то хочешь, поди?

— Хочу.

— Тогда и поесть принесу. Так вот, ты из кувшинчика налей по полчары, только не больше — смотри... Смотри!

— Смотрю. — Дмитрий улыбается.

— Ты не смейся! Смешливый... Шарик себе в чару, шарик ей, подожди, пока разойдется...

— Долго ждать?

— Пока разденешься.

Дмитрий дергает плечами, серьезнеет.

— Ну?

— Ну а потом выпейте. Только чтоб все до дна, проследи. Это не вино, это вкусно, без вреда. Понял? Но чтобы она выпила.

— Ну?

— Ну а потом развлекай невесту веселым разговором.

— А дальше что?

— А дальше, когда проснетесь...

— А до «проснетесь»?

— Это ты не беспокойся! А вот когда проснетесь, тогда опять из кувшинчика выпей-ка по полчары. Чем раньше, тем лучше. Понял?

— Ну и что?

— Ну вот тогда невесту и соблазняй по всем правилам, как умеешь.

— Ну а до того, как уснуть, нельзя, что ли?

— Да можно! Соблазняй! — И проворчал себе под нос: — Если успеешь...

— Что?!

— Ничего! Все запомнил?

— Запомнил.

— Сделаешь?

— А почему именно так?

— Чтоб хорошо стало. Усталость снимешь. Свежий, бодрый будешь. Настроение веселое. И у нее тоже! Понимаешь?

— Посмотрим.

Комната была небольшая, почти половину ее занимала кровать с толстенной, в аршин, периной, огромными пуховыми подушками, разукрытая чем-то белым, кружевным, воздушным. Рядом с изголовьем у окна стоял небольшой стол с двумя табуретами, у другой стены сундук, широкий и длинный, накрытый красиво вышитой холстиной. В ногах кровати, у двери на низенькой скамеечке стояли два ведра воды, перед ними на полу большая дубовая шайка, над ними на стене висели два огромных пушистых рушника, мягких, белых, вышитых по краю затейливым узором с петухами.

На столе в вазе стоял большой букет васильков. Рядом два блюда с огромными сливами, одно с черными, другое со светлыми.

Ввели молодых отец Ипат и московская мамка Настя. Поклонились, перекрестили, сказали:

— Покойной ночи! Совет да любовь! — и удалились. Монах, правда, перед тем, как выйти, значительно поднял палец: еще не все, мол.

Дмитрий длинно выдохнул, словно у него сто пудов упало с плеч, подвел невесту к сундуку, там удобней показалось, чем на табуретах, и пониже, и места больше, усадил, осторожно снял с нее огромный, тяжелый, роскошнейший кокошник и швырнул в сторону. Тот грохнул, повалившись за торец сундука. Девочка вздрогнула. Дмитрий улыбнулся: