Владимир Кожевников - Забытый. Литва

— Устала, Люба?

Она несколько раз часто мелко кивнула.

— Ну ничего... Сейчас отдохнешь... Отдохнем. Я тоже устал... Как пес на охоте.

Она смотрела на него вопросительно-удивленно: разве в первую ночь отдыхают? Разве это можно? Разве не сейчас должно произойти самое главное, жуткое? И какой тут отдых?

Дмитрий блаженно откинулся спиной на стену, расстегнул крючки на вороте кафтана, помотал головой, расстегнул свой роскошный пояс и отправил его вслед за кокошником. Люба глядела на него, напрягшись, неподвижно, а он стащил сапоги, сбросил кафтан и развалился томно. И взглянул на нее...

Она как замерла, полуповернувшись и чуть откинувшись назад, так и смотрела на него, как зачарованная, а он было подумал даже, что стали действовать его глаза, но увидел ее взгляд, далекий-далекий, и выпрямился:

— Люба! Что ты?

— Что, князь?

— О чем задумалась? Москву вспомнила?

— Нет...

— Разбирай-ка постель, да ложись. Замаялась ведь...

Она поднялась, — в глазах ее оставался изумленный вопрос, — и начала снимать с кровати покрывала, аккуратно свертывать их и класть на сундук рядом с Дмитрием.

В дверь тихо постучали. Люба вздрогнула и выпрямилась.

— Не бойся, это отец Ипат. — Он открыл дверь.

Отец Ипат, сам огромный, вперся с огромным подносом, и в комнате стало тесно. На подносе стояли две чары, кувшинчик, две миски, из которых так вкусно пахло, что у Дмитрия челюсть свело, отдельно горкой лежал хлеб, отдельно большущие желтые груши.

— Отведайте, ребятки, сначала! Вкусно! — и исчез.

— Попробуем? — Дмитрий мгновенно сбросил с себя штаны, носки, рубаху, нательную рубаху, оставшись в одних коротких нательных тонких штанах, прыгнул на табурет, оглянулся на Любу и улыбнулся.

Она не успела испугаться, не испугалась, он делал все это как-то не страшно... Люба улыбнулась, стесняясь, но — куда деваться — сняла душегрею, сарафан, кофту... Присела на свободный табурет, потупилась. На ней осталась одна длинная рубаха.

Дмитрий показывает беззаботность. Сначала он выполняет наказ монаха: поит снадобьем невесту, пьет сам. Потом они едят из плошек. Потом он видит, как Люба прямо у него на глазах, за столом начинает клевать носом, и чувствует, что и у самого глаза закрываются, непреодолимо хочется спать.

— Ой, князь, что со мной? — Люба пытается подняться и не может, — помоги...

Чувствуя великую тяжесть во всем теле, Дмитрий кое-как поднимается, обнимает ее за талию, почти несет к кровати, ощущает ее упругое тело, отпускает на кровать. Люба снопом валится на постель, вздыхает со стоном.

Дмитрий в растерянности начинает подвигать ее к стенке, но она неподвижна и тяжела, приходится подхватить крепче, он прижимает ее к себе, снова ощущает ее крепость, загорается... Но она уже засыпает, бормоча:

— Погоди, погоди, дай подремать чуть, не могу...

Он еще успевает восхититься крепостью ее груди, но и сам проваливается в сон, с сожалением подумав:

«Чертов монах! Не дал до собственной жены добраться!»

Дмитрий выныривает из сна, все помня и чувствуя, будто забылся на секунду, но оглянувшись, видит, что свечи почти догорели. Значит, прошло около трех часов.

Он смотрит на Любу — она спит, ткнувшись носом в подушку, губы плотно сжаты.

Спящим взрослый человек выглядит неприятно. Только спящий ребенок красив, даже если это некрасивый ребенок. Люба смотрится еще ребенком, и нежность (не любовь, какой он себе ее рисовал, а непонятная, незнакомая нежность) западает Дмитрию в душу и остается, запоминается именно с этого момента. Он поймет ее лишь когда у него родится первенец, это нежность к детям, это отеческая, родительская любовь, а сейчас он лишь радостно удивляется — что это?

— Любаня!

Ее ресницы вздрагивают, и он видит сразу осмысленный, настороженный взгляд.

«Не спала, что ли? Ожидала?»

— Ты давно проснулась?

— Ты разбудил...

— А я думал...

— Что?

Они смотрят друг на друга, ощущают близость, смущаются, отводят глаза. И тут Дмтрий вспоминает:

— Ну, раз проснулась... — Он приподнимается на локте и видит, как в ее глазах зарождается и растет ужас. Тогда он поспешно спрыгивает на пол и хватает кувшинчик. Разливает питье, отмеривая внимательно, точно, как наказывал отец Ипат:

— На-ко вот, выпей, только все до дна. Она смотрит опасливо.

— Пей, не бойся, знающие люди наказали.

Она послушно выпивает. Дмитрий наливает себе, выпивает и... дальше не знает, что делать.

А она сидит, прислонившись к стене, смотрит из-под полуприкрытых век... Но как?! В глазах у нее уже будто прыгает усмешка! Или ему кажется?! «А вот мы проверим!»