Владимир Кожевников - Забытый. Литва

Кориат встает и идет к ним.

— Через месяц? — Люба трогает Дмитрия за локоть.

— Раз говорит, значит, через месяц.

— А я как же? — Люба смотрит растерянно. — Одна что ли останусь? — в словах и голосе требование и упрек.

«Ого! Уже командовать собралась, что ли?» — Дмитрий вспоминает недавнюю философскую беседу свою с отцом Ипатом.

— Не одна. А хозяйкой в доме. Привыкай. Я ведь в себе не волен. То посольство, а то и война...

— Но уж прямо после свадьбы... — Люба опускает голову. Дмитрию становится ее жалко.

— Не печалься, Любань, — он накрывает ее пальцы своими, гладит их, — может, месяц, а может, и три... Мало ли, что может... Но расставаться часто придется, это уж ты знай. И терпи, привыкай...

Она улыбается ему грустно, вроде и слезы блеснули. За столом кто-то увидел, умилился, закричал: «Горько!» Заставили целоваться.

Дмитрий смотрит на жену нежно. Там, в спальне, когда Любаня, несмотря на боль, добралась, наконец, до своего первого истинно женского наслаждения и сполна им насытилась, она долго лежала недвижно, глядя в никуда, прислушиваясь к себе, ловя собственные ощущения, и Дмитрий замолчал, замер, не мешал.

Наконец она заговорила:

— И так вот каждую ночь можно? Да?

— Что, понравилось?

— Ох! Да! Только больно очень сначала.

— Ну, боль пройдет, уже прошла... Ее больше не будет.

— А тебе так же было?

— Наверное, даже лучше...

— Ну, лучше не бывает!

Дмитрий засмеялся, она ожила, повернулась к нему, заулыбалась, но вдруг вскочила на колени, схватила его за плечи, нагнулась, близко заглянула в глаза:

— Ты! А ты! Откуда ты все знаешь, все так умеешь?! Ты что, давно уже этим с кем-то занимаешься, да?

Дмитрий растерялся, забегал глазами, потом засмеялся:

— Люба! Ты что! Грех это! Разве можно?! Что ты говоришь?

— А почему же ты все знаешь?

— Ну, рассказали... Научили... Тебя разве не учили, как надо, что надо делать?

— Да чего там — учили?.. Учили, конечно, говорила мамка Настя, да я все равно половину не поняла. А вот ты... Нне-ет, ты, наверное, грешил, только мне не говоришь...

— Да что ты, как можно? — Дмитрий давит смех, прячет лицо.

Часа два они выясняли, откуда у Дмитрия опыт, пока он не прекратил дискуссию новым кругом наслаждения, после которого Люба, будто сразу позабыла свои подозрения, перешла на другое:

— Митя, а что же мне теперь делать?

— Как — что делать?

— Ну, как себя вести? С отцом, с дедом твоим.

— Да веди, как получится. Ты и так, по-моему, неплохо справляешься.

— Да? А мне все кажется, что я что-то не то делаю. И знакомых никого. Один Михаил... Да и тот... Давно уж я его не видела... Отвыкла...

— А вы что, в Москве подружились?

— Ой! Там мне его Бог послал! Я ведь без матери... Там слова доброго хоть от кого услыхать! У мачехи свои заботы, детей у нее все не было, а челядь фыркает, чтобы перед мачехой выслужиться... А он появился — я свет Божий увидала! Всегда подойдет, обласкает. На колено так передо мной встанет, бывало, и расспрашивает обо всем, и так серьезно, как со взрослой всегда... Ой, я ему до гроба буду благодарна! И замуж вот за тебя позвал... Вижу, жалел он меня очень, понимал, и сейчас... правда, сейчас уж не то... И я выросла, и он...

— Что — он?

— Ну, не так жалеет. Только при встрече... Но ведь теперь так и не надо, да? Я ведь не маленькая, чтоб меня жалеть?..

Дмитрий приглаживает ей локон на виске:

— Теперь я тебя буду жалеть.

— Да, теперь уж ты... Если не ты, то кто ж меня пожалеет? Михаил? Он вон сразу отнять тебя хочет! Отец далеко, не достанешь теперь... Да он и...

Дмитрий все понимает в ее лепете. Как она на него надеется! А действительно, на кого ей еще надеяться? Но он чувствует страх. И за нее, и за себя. Вдруг надежды ее не сбудутся, вдруг он не сможет оградить ее от несчастий? Что тогда? Разве можно разочаровать этого ребенка, так доверчиво тебе открывшегося, допустить, чтобы ему стало плохо! А это теперь только от него зависело.

И сейчас, за столом он вспоминает все это и даже ревниво оглядывается, не собирается ли кто посмеяться или обидеть его жену.

Вот когда родились в Дмитрии забота, чувство ответственности за другого человека. Да, только сейчас! И сейчас только он это осознал.

Уже сколько времени дед внушал ему: когда идешь в бой, ты отвечаешь за тех, кого ведешь! Помни это! На тебе их жизни! Помни!

Он и помнил. И думал об этом серьезно. И старался поступать соответственно. Но внутренне не чувствовал. Не чувствовал — и все! И только сейчас!.. И за это он тоже был ей благодарен!